Clarke, Kate. Отзывы на фильмы

Очевидной тенденцией в мире большого Голливуда последних полутора лет является обращение к его корням, истокам, к постижению его истинной непредельной сущности, существующей на тонкой грани между явью и вымыслом, реальностью кинематографической и реальностью обыденной, а по сути — вневременной. Голливуд пытается понять сам себя, но все больше запутывается. И «Звездная карта» Кроненберга, и «Хичкок» с «Девушкой», и — частично — «Бердмен» Иньярриту(хотя тамошнее пространство много больше обычного высказывания на тему театра и актерствования), не говоря уже о готовящемся к выходу «Аве, Цезарь» братьев Коэнов — все эти фильмы в той или иной степени, но переосмысливают природу Голливуда, превращая его в место бесконечного кафкианского кошмара, в котором синематические творцы стали заложниками собственного искусства. Впрочем, с последней по счету крупной режиссерской работой Терренса Малика, «Рыцарем кубков» 2015 года, представленном в рамках Берлинале, все крайне относительно. С Маликом вообще все относительно, ибо, как ни пытайся встроить его в общепринятую канву, все будет не то, половинчато и отрывочно. И, хоть на первый взгляд кажется, что «Рыцарь кубков» продолжает линию острокритических выпадов в сторону Голливуда, увы, сие мнение ошибочно и поверхностно, хотя без едких уничижительных плевков и издевательски эффектных комментариев в сторону нынешней лос-анджелесской праздной знати Малик не обошелся совсем, но без излишнего зацикливания.

Завершающий неформальную трилогию о бытие, начатую еще в 2010 году «Древом жизни», в 2012 году продолженную «К чуду», «Рыцарь кубков», в отличии от тех двух картин цикла, даже не пытается иметь видимую сюжетную структуру, хотя сама история главного героя со множеством ответвлений все равно вырисовывается более-менее конкретно. Начав высчитывать логарифмической линейкой перпендикуляры нарратива, зрителя ожидает самая, пожалуй, доступная из всех Истин противоречивого Малика. Сценарист Рик, утративший вдохновение и вкус к жизни, на всем протяжении лишенного любых всплесков осознанной драматургии повествования блуждает по Лос-Анджелесу, кружится в медленном танце рефлексии на фоне веселящейся публики, кричащей гламуром голливудской знати, для которой он свой, но фактически уже чужой, далекий, иноприродный. Но блеск и нищета голливудских кинокуртизанок меркнут перед личной историей самого Рика, которую Малик рассказывает намеками. Рик — это муж, разлюбивший свою жену и полный несусветной апатии вообще ко всяким женщинам(Рик и Женщины в картине ловко рифмуются с аналогичной расстановкой в «Сладкой жизни» Феллини, более претенциозной вариацией которого и является отчасти «Рыцарь кубков»). Рик — все равно что Мерсо из «Постороннего» Камю, встроенный в современную систему координат большого Голливуда, который предстает в своем китчевом лоске и выхолощенной пустоте. Глянец буквально слепит глаза, искусственность, вычурность и манерность побеждают все и всех. Долина Кукол становится Долиной Смерти, и Рик фактически обречен или на погибель, или на бунт. Но первое Маликом лишь только предполагается, а второе — невозможно. Рик плывет по жизни да и только. Он — наблюдатель, не вмешивающийся в большую игру; он лишь ждет воли свыше, сбывшихся предсказаний, неутраченных надежд. Но с той же высокой степенью уверенности можно трактовать все происходящее в «Рыцаре кубков» и как плод невоплощенного на бумагу воображения самого Рика, как его тягучий кинематографический сон, который длится ровно столько, сколь пожелает сам исписавшийся сценарист, творящий в своем пограничном разуме словно Бог, лишенный божественной сущности — Человек-миф, помещенный в бессмысленный по сути своей мир архетипических мифов Голливуда. Рик и сам режиссер, который предпочел свой творческий уют большой суете, становятся пресущественными Отцом и Сыном, создающим на экране собственную субъективную реальность, в которую зритель должен просто поверить, отменив и подменив любые реальные контексты, не интересующие Малика ввиду своей очевидной прозаичности. Прозу жизни режиссер заменяет ритмической поэзией кадра, изысканным монтажным рисунком, философической всеохватностью.

Вообще, характерная для Малика стилистика остановившегося времени, приправленная вербализацией «правильных», морализирующих авторских тезисов, оборачивающихся в ряде случаев прямолинейным морализаторством в полном же отсутствии зримого нарратива и эдакой струящейся визуальной многослойной и многословной декларативностью(Малик-Пророк и Малик-эстет едины в своем лике с наступлением нулевых, хотя с темой Платона он, допустим, чересчур переборщил, буквально ткнув зрителей в одну из основных философских твердынь, на которых стоит его фильм), в «Рыцаре кубков»(а таковым является сам Рик) достигает своего апогея, красота запечатленного момента неслучайным Любецки сосуществует с красотой зрелой умозрительной авторской мысли, которая движет всем в фильме, но при этом в картине четко соблюдено единство времени и действия. За пределы Лос-Анджелеса Рик почти не выходит. Малик намеренно делает хронотопическое пространство замкнутым, превращая Город Грез в Город Слез — невыплаканных, невыстраданных, невысказанных, откуда, покуда не придет Знание, невозможно будет выйти, покинуть пределы собственной экзистенциальной ловушки, в которую Рик загнал себя сам, пресытившись, но не пожелав искать что-то новое, неизведанное.

Рик — это старший брат, ненавидящий младшего. Сын, который боится собственного отца, истово служащего Богу. Сызнова рефренизируя темы религии, «Рыцарь кубков» из метафизической притчи, из которой жанрово расходятся волны семейной драмы и сатиры на поп-кинематограф, становится притчей религиозной. Рик — это Каин, близкий к тому, чтобы убить своего Авеля, и блудный сын, не желающий возвращаться в родной дом, ибо там, среди мельтешащих в своей бесконечности призраков прошлого, придется исправляться. Ну, или хотя бы попытаться. Однако сложно поддаться чужой воле того, кто ломает собственных детей, того, для кого вера это много больше чем смиренные молитвы и покаяние. Безжалостный Отец, в уста которого режиссер вкладывает легенду про юного египетского принца, забывшего самого себя и смысл своего существования — легенду-лейтмотив всей картины, бесспорно, склонен быть неправым, его жесткость привела к очевидному краху семьи, в которой нет более согласия, но Отец, по Малику, равен Богу, и отвергая Отца, его непутевые сыновья отвергают и самих себя, свою истинную сущность. Только вот младший по-прежнему обитает подле, тогда как старший предпочел предательски надеть маску, спрятаться на голливудском маскараде, до поры до времени не понимая, что прошлое его настигнет. Глубинный кризис личности Рика не решить уже просто вернувшись к началу, к питательному витальному естеству.

Без закона/без правил

Том Ладлоу - «боец невидимого фронта», коп из отдела нравов и ждущий лишь отмашки цепной пёс капитана Уандера, находящийся в состоянии затяжной депрессии, в связи с потерей жены и потому частично утративший инстинкт самосохранения, что делает его постоянной головной болью для собственного начальства и настоящим бедствием для организованной преступности всего Лос-Анджелиса. Подлог и фальсификация улик, обман и ложные показания, оказание физического давления на допрашиваемого, а главное - ликвидация преступников на месте, без суда и следствия, всё это для Тома давно уже стало нормой. И всё это каждый раз ему сходит с рук - потому что влиятельный начальник и друг всегда «отмажет» и прикроет спину. Но однажды, оказавшись в неудобном месте и неудобное время, Том становится объектом пристального внимания со стороны отдела внутренних расследований, а личная заинтересованность в раскрытии преступления, связанного с бывшим напарником, мешает ему трезво оценивать ситуацию…

Западный кинематограф, обращая свой взор на полицейскую тематику в фильмах, всегда придерживался двух «полюсов»: либо подавая всё под соусом «героической патетики», где представитель закона, не щадя живота своего борется с организованной преступностью или террористами и, соответственно, спасает миллионы жизней; либо с позиции «внутренней кухни» правоохранительной системы где суровые мужчины в тёмно-синих формах с жетоном на груди предстают перед зрителем уже в другом, менее радужном, а точнее - обличительном образе. Новая волна интереса к этой поджанровой тематике в современной истории возникла благодаря Дэвиду Эйру. Разумеется, кинематографическое наследие и до этого баловало зрителя подобными картинами - «Французский связной», «Серпико», «Полицейские», «Преступные связи», «Секреты Лос-Анджелиса», но именно Эйр, написавший художественную основу для «Тренировочного дня», вновь возродил интерес и актуальность к этому жанру и способствовал в дальнейшем выходу целого ряда схожих «идеологических собратьев» на большой экран, среди которых - «Проклятый сезон», «Спецназ», «Гордость и слава», «Бруклинские полицейские», «Патруль» и др. Кинематографические работы подобного толка в несколько ином свете представляют и преподносят специфику полицейской составляющей и её подноготной - зачастую чуть ли не «в лоб» заявляя нам, что для того чтобы стать «хорошим, по-настоящему эффективным копом», нужно самому сначала «запачкаться», а принцип «с волками жить – по волчьи выть» - станет постоянной парадигмой до конца жизни для любого в этой профессии. И, конечно же, сохранить человеческий облик в подобных условиях и обстоятельствах, становится всё сложнее и сложнее.

Эйр, чьи юные годы прошли в криминогенных районах Лос-Анджелиса, конечно же не мог не акцентировать внимание в своём творчестве на подобной проблематике и потому закономерно стал автором для основы целого ряда криминальных фильмов о трудовых буднях блюстителей закона и порядка: помимо вышеупомянутого «Тренировочного дня», его сценарному перу принадлежат всё те же «Спецназ», «Проклятый сезон», «Патруль», «Саботаж» и «Крутые времена» (хотя последний несколько и выбивается из озвученной когорты). И потому весьма ироничным выглядит тот факт что в «Королях» он ограничился лишь постановочными полномочиями, отдав работу над сценарием другим людям, взявшим за основу идею американского драматурга Джеймса Эллроя. Тем не менее, несмотря на малый опыт в режиссуре (на тот момент «Короли улиц» были всего лишь второй его работой в качестве постановщика), Эйру удаётся практически с самого начала «взять зрителя за жабры» и благодаря неослабевающему тему событийной динамики и напряжённой атмосфере увлечь того вплоть до финальных титров. Повествование тут, подобно только что сошедшему с конвейера новенькому спорт-кару, стремительно мчится вперёд, без шероховатостей и провисаний - так что времени на поп-корн попросту не остаётся. Но главная заслуга авторов здесь всё же заключается в другом - обладая простой (с точки зрения детективной составляющей) сюжетной основой, Эйр сумел замаскировать несложную интригу за целым рядом и нагромождением «подбрасываемых» деталей и событий, делающих повествование более «плотным и увесистым» и потому только лишь для неопытных и неискушённых зрителей тайна личности антагониста станет откровением. Обескураживает скорее другое: вопросы и недоумение главного героя о коррупции - для картины, изначально претендующей на реализм - непростительная ошибка.

C актёрской братией тут полный порядок, можно даже сказать, настоящий праздник для зрительских глаз - мега-харизматичные Хью Лори и Форест Уайтекер, брутальный и задиристый Амори Ноласко, покладисто-положительный Крис Эванс и прекрасная и женственная Наоми Харрис. Лишь Киану Ривз на этом празднике жизни выглядит откровенным инопланетянином, с вечно каменным выражением лица ничего не понимающего и безразличного ко всему и вся человека он продирается сквозь сюжетные дебри, ну, а в образе ретивого копа без тормозов в голове, предпочитающего разрешать все вопросы только лишь с помощью грубой силы и горстки «свинцовых пилюль» - он совершенно не смотрится. Хотя играть и старается. Но совершенно неожиданно здесь обнаруживается и другое - весьма условная, но, тем не менее, имеющая полное право на жизнь, напрашивающаяся сама собой параллель между героями Ривза и Хоука - Джейка Хойта из «Тренировочного дня» Антуана Фукуа: Ладлоу - это словно заматеревший и в ту же очередь, разочаровавшийся в жизни и людях, постаревший Хойт. Оба в прологе просыпаются в своих постелях: только один молод, полон надежд и сил, рядом любимая женщина и ребёнок, второй же - одинок, вокруг пустота, головная боль и изжога, а в руках пистолет с пулей уже в стволе, словно манящий, призывающий поднести его к виску. Весьма символично и то, что один просыпается утром, а второй - на закате.

Вообще же, сила этого фильма и ему подобных - в его морали, «скользкой» и избирательной, а потому - неоднозначной, заставляющей зрителя размышлять. Зачастую бюрократическая волокита и требования к соблюдению официальных норм и правил, мешают настоящему преступнику уйти от справедливого наказания, а призывы о правах, которыми якобы должен обладать даже самый последний изверг и душегуб - ничего кроме гнева у зрителей вызвать не должны. Но авторы, благо и не настаивают на этом - предпочитая зрителю самому «выбрать сторону», хотя в ту же очередь и, демонстрируя нам мир, в котором нет и просто быть не может положительных героев - рано или поздно любой замарает руки в крови, это всего лишь вопрос времени. Если смотреть на увиденное под этим углом - то «Тренировочный день» и «Короли улиц» удивительно и очевидно созвучны, они отличаются лишь подачей - у Фукуа получился по-настоящему злой и дерзкий, психологически более тяжёлый фильм, у Эйра же - бодрый, насыщенный событиями, красками и драйвом, с самого начала «взявший курс» на действие и оттого - более поверхностный, но в ту же очередь обладающий откровенно циничным и тяготеющим к пессимистичным выводам финальным аккордом - власть развращает, а систему никому и никогда не победить. По крайней мере - в одиночку…