Maruscak, Damien A.. Отзывы на фильмы

Sella Turcica, Турецкое седло — углубление в теле клиновидной кости человеческого черепа, напоминающего по форме седло, которое является вместилищем для гипофиза, питиутарной железы — центрального органа эндокринной системы человека.

Из Ирака сержант Брэдли Робак, среднестатистический «тихий американец», вернулся иным, другим, неузнаваемым. Вернулся по-видимому навсегда. Пораженным и прокаженным таинственной и жуткой болезнью, бесповоротно повлиявшей на деятельность его гипофиза, обездвижив его, заковав в цепи паралича, лишив способности ощущать вкус (к такой жизни в особенности) и видеть мир ярким, пестроцветным, живым и настоящим. Очень скоро болезнь начинает прогрессировать, превращая в бесконтрольный кошмар не только существование Брэда, но и всех, кто его окружает.

На самом деле в обращении Фреда Фогеля к типическим конвенциям общей диалектики хоррора нет ничего удивительного, неожиданного или, хуже того, предосудительного, если при этом он обращается сам, не стремясь к дуэтному сотрудничеству, как это было с унылым «Маскоголовым», к примеру. Сам себе авторитет и творец своих форм кинематографического самовыражения, своего андеграунда, отмежевывающегося и от европейских традиций, и от азиатских (преимущественно японских), Фогель вдоволь переистерил излишней радикальностью собственного киноязыка, задрал и раздвинул клиторальными расширителями высокую планку тошнотворности в американском псевдоснаффе, став фактически его пионером, наигрался сколь угодно и как угодно в забавные игры, чтобы таки решиться сперва создать мощный и гнетущий олдскул-слэшер в стиле мокьюментари «Башня Рэдсинов» и сказать свое внятное YES! в том приснопамятном жанре, где, казалось бы, давно Джорджем Ромеро поставлены жирные итожащие точки. Зомби-хоррор давно уже перестал чем-либо и как-либо удивлять, все больше карамелизуясь и обрастая невыносимо длинной бородой сентиментализма и формализма, отчего говорить о какой-то свежести жанра невозможно в принципе, ибо он давно охвачен tabes cadaveris, как и все его главные плотоядные герои. Свежо-то было в самом начале, а ныне как-то гнило и сплошь невкусно.

Однако «Турецкое седло» 2010 года режиссера Фреда Фогеля ощутимо отходит от сего клишированного канона, являя собой не столько чистокровный натуралистичный и перверсивно-агрессивный хоррор, сколь военную (точнее послевоенную) драму, снятую в той же манере депрессивной коматозности и невысказанной до конца инфернальности, что и «Лестница Иакова» Эдриана Лайна и исследующую всецело «иракский» или любой другой синдром вернувшихся к мирной жизни солдат, но оказавшихся к ней совершенно не готовыми вовсе. Необъяснимая, а потому симптоматично символическая болезнь, лишившая Брэда большинства его человеческих чувств — лишь повод для режиссера поговорить об ужасах войны, вторгающихся внезапно в степенное, умиротворенное, даже сонное мирное бытие. Избрав в качестве основной кинематографической формы со зрителем сложный и многофактурный язык некрореализма немецкого типа (под Йорга Буттгерайта) и скрестив сюрреалистическую фактуру «Лестницы Иакова» Лайна с «Контузией» Джовинаццо, не обойдясь без очевидной зарифмованности со «Смертельным голодом» Паркинсона, Фред Фогель выдал внятное и не сказать чтобы приятное антиамериканское высказывание, нецензурно припечатывающее все то, на чем цветет и пахнет, свирепствует и благолепствует американская военная машина, мало, впрочем, отличающаяся от всех прочих государственных машин и не только Всея Соединенных Штатов — а именно ценность человеческой жизни, которая просто не предусматривается и не допускается, и не только мирных граждан (с их потерями не считаются бывает вовсе), но даже самих солдат, отправляющихся во имя очередной высокой цели куда-то вдаль, куда-то в никуда, в сумеречную зону своей грядущей смерти. sella-turcica

Впрочем, нити реальности в «Турецком седле» носят не более чем формальный характер, и в формулу невыносимой тяжести бытия Брэда можно вписать какую угодно войну из существовавших ранее или существующих сейчас. Режиссер размывает берега хронотопов истории, убирает из аскетичного художественного простора фильма даже намеки на политическую реальность, не делая «Турецкое седло» эдакой гротесковой хоррор-сатирой, сосредотачиваясь в первую очередь на поэтапном расчеловечивании Брэда, его схождении с ума и нисхождении не в Ад даже, ибо там, где нет жизни, увы, уютнее и приятнее, чем тут на Земле, а намного дальше и хуже — в развоплощающее бытие живого, неумолимо гниющего, трупа, который начинает испытывать невыразимую жажду убийства, крови и плоти. Жажду, противостоять которой он не в силах ввиду своей слабости. Брэд едва ли является классическим зомби; он продолжает мыслить, понимать, но лишь до того момента, когда неизлечимая болезнь обуяет его всецело, лишит его разума и здравого смысла, признаков человечности. Будучи массовым убийцей по приказу, в роли солдата, Брэд и в мирной жизни, для которой он оказался чужим среди своих, становится и отцеубийцей, и матереубийцей, и братоубийцей. Переступив красную черту множества табу, он запускает маховик безостановочного насилия, который породила далекая вроде бы, но на самом деле такая близкая война. Одинокий, ненужный своим родственникам и близким, раненный летально в самую душу, которой в общем-то почти и нет в Брэде, а есть только звонкая пустота, он фактически был с самого момента своего осознанного возвращения в родные пенаты мертвым. А мертвым нет места среди живых вплоть до того момента, когда в живых вокруг него просто никого не останется.