Nabeshima, Toshio. Отзывы на фильмы

С этого-то фильма и берут начало всякие «Голодные игры» и Ко. По сюжету, в Японии установлен диктаторский режим и по достаточно невнятным причинам решено устрашить молодежь на редкость странным способом: ежегодно путем лотереи один из выпускных классов вместо традиционной школьной экскурсии вывозится в безлюдную местность, где вчерашние одноклассники вынуждены убивать друг друга. В живых традиционно должен остаться только один. Ну а во избежание неприятных эксцессов на каждого участника надевают ошейник, который позволяет отследить его местонахождение и пульс, причем снять этот ошейник нельзя – иначе в прямом смысле голова отлетит…

Об одной такой «битве» и рассказывает этот фильм. Какие-то ученики практически сразу уходят в отрыв, начиная убивать направо и налево, какие-то надеются отсидеться в безопасных местах, какие-то объединяются, а кто-то и вовсе решает попытаться переиграть устроителей. Лично мне больше всего понравилась парочка, которая в самом начале просто бросилась в море со скалы.

История эта предсказуемо жесткая и кровавая. Детишкам приходится убивать, да еще и не каких-нибудь незнакомых или хотя бы малознакомых людей, а тех, с кем они вместе провели как минимум несколько лет. Вот только особого смысла или подтекста в этом мочилове я так и не уловила. Как могло устрашить мифическую молодежь то, что какой-то один класс ежегодно фактически устранялся с лица земли, если выбор этого класса зависел не от того же поведения учеников, а от равнодушной лотереи? Разве не должно это было вызвать еще больший всплеск агрессии у тех учеников, кого эта «рулетка» ждала впереди? Или это была просто бойня ради бойни, очередной способ наглядно продемонстрировать, что налет цивилизованности с людей слетает практически мгновенно? Странные остались ощущения от просмотра, дискомфортные и непонятные.

Была ночь темна, безлунна и беззвездна, но отнюдь не безмятежна. Под черным кружевным занавесом ледяного ливня, под множественные гулкие раскаты грома, в отблесках тысячевольтных молний была раскопана глубокая могила в саду земных наслаждений, будто сошедшем с триптиха Босха. И хладный труп со следами пыток, подгнивший и расчлененный, был спрятан в этой земной слизи, в которой уже копошились, дожидаясь своего вселенского пира, черви. Их было двое в эту инфернальную ночь, Мать и Дочь, безымянные и прекрасные в своем декадансе, нежные и жестокие, отвратительные и извращенные. Первая — агрессивная лесбиянка, не то травести, не то гермафродит без бороды, но зато с упругим твердым фаллосом, страдающая приступами маниакальной депрессии и обсессивно-компульсивного расстройства; психопатка, одним словом, недалеко ушедшая от Нормы Бейтс, страдающая от перверсивного вывиха комплекса Электры. Вторая — послушная Дочь, пассивная бисексуалка-социопатка, любительница крови и мачете с глубоко затаенным комплексом Федры. В один не очень прекрасный день к ним в качестве заложника по обоюдному согласию всех трех сторон присоединится таинственный детектив-сексопат Сингапур Слинг с Эдиповым комплексом, разыскивающий женщину своих фантазий Лауру. Однако ему суждено узнать, что фантазии имеют привычку воплощаться в жизнь самым невообразимым способом.

Один из негласных, но основополагающих творческих принципов ведущего немецкого некрореалиста Йорга Буттгерайта гласит: «Если в фильме есть труп, причем абсолютно не важно, какой он свежести(первой, второй или в стадии тотального tabes cadaveris), он в обязательном порядке должен быть изнасилован, и желательно не в гордом одиночестве, а веселой групповушкой». Взяв за основу этот парафраз Чехова про висящее ружье с уклоном в некроромантику и напрямую от него оттолкнувшись, другой мастер брутальной андеграундной эстетики и авторского кино, живой классик греческого кинематографа Никос Николаидис в 1990 году снял свой самый заметный, культовый и провокационный фильм — «Сингапурский слинг», коктейльное название которого лишь подчеркнуло особенности художественного наполнения этой запрещенной в ряде стран картины. «Сингапурскому Слингу» — а это имя и главного героя, которому отведена этакая нетривиальная роль наблюдателя и соучастника водночасье всех творящихся в картине безумств, напоминающих фрик-шоу в духе Уотерса и Альмодовара — присуща полижанровость и полифоничность при явном отсутствии полистилистики: от ужасов фильм взял тошнотворный натурализм и психоделические аберрации сознания, кровь, мясо и блевотину в лучшем духе блюющих куколок сатаниста Валентайна; от нуара — атмосферу, напряжение и саспенс, которые в финале даруют шокирующую развязку, а от комедии — социальную сатиру нравов и быта высшего света и не щадящий зрителя гротеск, изящно соседствующий с театром абсурда Беккета и Ионеско и авангардной манерой постановки.

Неслучайно «Слинг» является нарочито условным творением, пронизанным ощущением нигилизма и дегуманизации. В трех главных героях(хотя именно героями назвать их тяжело) нет любви, нет взаимного контакта, и даже любовь к мертвецам(некрофилический аспект в картине находится даже на периферии, между прочим) при своей ненормальности уже не выглядит для них спасением. Несовместимость на уровне сексопатологии, на уровне фрейдизма привела к несовместимости общечеловеческой; физически они живы, но духовно и морально мертвы. В фильме Николаидиса показана уже последняя стадия их деэволюции, после которой смерть лишь им к лицу.

Выдержанный в стильной монохромной статичной манере, практически клаустрофобический по месту действия и удушающе-герметичный по сюжету, «Слинг» поначалу кажется настроенным исключительно на бунюэлевский изощренный авангард «Ангела-истребителя». Те же герои, принадлежащие к богеме и буржуазии, похожая ситуация, когда по совершенно необьяснимым причинам они не могут покинуть пределы комнаты и все больше предаются процессу губительной деградации; они прокляты, но спасения от этого проклятия им не нужно. Градус всеобщей шизофрении, тотального безумия, порочных девиаций возрастает с каждой сценой, полной эстетики отвратительного, насилие становится тотальным, проявляются абрисы сатанинских ритуалов и кровавые контуры кровосмесительной и некромантской связи. Сюжет «Плота „Медузы“ Жан Луи Жерико реализуется в картине красками и палитрой чудовищных кошмаров Босха, однако вместо живых героев в „Слинге“ предстают перевернутые наизнанку архетипы нуара, ведь моментами в фильме Николаидиса проскальзывают отсылки и к «Лауре» Премингера и Мамуляна, и к «Дьяволицам» Клузо, ибо в фильме можно вычленить и тему мести женщинами мужчинам, которые их сильно разозлили. Впрочем, Николаидис в своем программном киноманифесте, кажется, сказал чересчур много, местами перестарался с избыточностью, на выходе превратив свой фильм в изощренную игру со зрителем на жизнь и смерть одной порнобанды, состряпав вместо сингапурского слинга сингапурский свинг с тремя неизвестными и флером синефильского космополитизма.

"История Хатико" конечно получилась более трагичной и слезливой, чем более голливудская версия с Ричардом Гиром. Эта история более детальна, более душевна и реалистичней. В "Хатико" 2009 года скорее наблюдаешь всё со стороны, как будто все происходит на сцене, а ты зритель. В "Истории Хатико" все намного обыденнее, все герои на своих местах. Никто не выделяет умного пса, как главного героя истории. Здесь скорее идет повествование о двух главных героях - человеке и его любимой собаке, которая была членом его семьи. Они словно совместимые детальки пазла скрашивали одиночество друг друга. Этот фильм о той безграничной настоящей любви, которая ничего не требует взамен. Для нее нужны только два одиноких сердца, которые в последствие будут делить и печали, и радости, и одинокие моменты, и семейное счастье. Честно говоря, сначала я думала, что не смогу посмотреть старый японский фильм, потому что у восточных фильмов все-таки своя особая атмосфера традиций и морали. Японские фильм вообще тяжелее иногда по атмосфере, а если есть еще и философия, то все намного сложнее по восприятию. Но в данном случае фильм оказался хоть тяжелым, но только в эмоциональном смысле.