Отзывы на фильмы Ильи Неретина c положительными оценками

"Я думал у нас в запасе ещё как минимум лет пять,
Я был просто уверен, что у нас хватит время попить пиво и поболтать,
Но вот я вижу твою спину, с трафаретом "Не скучай".
Стой, задержись, хотя б на день.
Шаляй-валяй."
Чайф

Сначала о хорошем. С огромным удовольствием провела время с музыкой моей юности, причем любимой музыкой. Хотя странно было слушать совершенно не ту "Восьмиклассницу" и совершенно офигительно переделанных же "Скованных одной цепью". Еще понравилась операторская работа и костюмы. Ярко, но все же в рамках, китчево, но не безвкусно, отвязно... но Боже, как меня утомил постоянный надрыв в этом фильм.

Наверное, в сто пунктов о "вы слишком долго прожили за рубежом, если..." нужно добавить "если вы совершенно перестали выносить русский надрыв". Тот самый надрыв, о котором еще Достоевский писал, когда выворачиваешь из себя все наболевшее кичась этим, делая из сего позу мученика и юродивого в одном флаконе, и, главное, любуясь этой позой. И тогда чувства уже не чувства, а какой-то дикий вопль. Зачем, почему? Вот именно это я понимать перестала. А посему несмотря на любимую музыку и приятную для глаз картинку, фильм этот мне оказался скорее как железом по стеклу.

Зыбкие отражения миллионов оконных зеркал разбились на осколки звёзд, но светлее от этого не стало над ночной спящей Москвой. Не спалось в это залитое белесым лунным светом время молодой девушке Рите, её мысли были слишком далеко, они тяготили её своей непритаенной безысходностью; выхода нет. Не явился сон и молодому человеку Риты, Алёше, чьё тело нещадно саднило от побоев, а синяки наливались чернотой плоти, до пьяну напиваясь ещё не высохшей, задеревеневшей кровью. И не было сна у танцовщицы с экзотическим именем Яя — эксцентричной, глухонемой, наивной и поразительно чистой, невзирая на всю окружающую её грязь безо всякой мудрости. Яя пребывала в сладостно-багряном блаженстве мечтаний о Стране глухих, куда она однажды все равно попадёт.

Если б знаменитый шведский режиссёр Ингмар Бергман был русским и жил в постперестроечной России конца девяностых годов прошлого века, то он определённо снял бы такое кино, как «Страна глухих» — один из самых интересных образцов кинематографа того смутного и беспутного времени, воспринимаемый ныне и как прямой документ эпохи, её концентрированный слепок, со всей этой грязной романтикой падения, и как абсолютно универсальный фильм об общечеловеческом дисконнекте, некоммуникабельности и непонимании. Причём поначалу в общем-то кажется, что фильм Валерия Тодоровского является пускай и нарочито эстетской, вычурной и эдак по-литвиновски манерной, лишенной даже намека на чрезмерную предсказуемую чернушность, зарисовкой из криминального междумирья, где правят бал Сатана, металл, деньги, блэкджек и шлюхи. Но определенная необычность главных героев — Риты, Алёши, но в особенности глухонемой Яя -, которые оказались в сущности заложниками нового времени, делает «Страну глухих» картиной не о новых хозяевах жизни, хотя ни режиссер, ни авторы сценария не скупятся на меткие характеристики дихотомичной русской каморры, но о людях как таковых, которые, оказавшись в бесконечном вихре искушений и борьбы за место под радужным солнцем лихих девяностых, не в силах преодолеть собственную чуждость и чужеродность к этой среде, переступить через себя, они слишком нездешние, неприспособленные, слишком объективно совестливые и терзаемые, герои вне того времени, со слишком очевидно саднящим нервом не то Достоевского, не то Куприна.

И главным олицетворением этой невовлеченности, странной иноприродности становится Яя. Она видит обретение всеобщего взаимопонимания, идеальной справедливости и бесконфликтности, умиротворяющей и созидающей гармонии в девербализации окружающего её мира — враждебного, склизкого, мерзкого. В том чтобы по Годару, распрощавшись навсегда с речью, очистившись от словесной шелухи (слова — яд, слова — ад, слова, слова, слова, слова… Их так много, чересчур душно от этой пелены болтовни!), вырвав язык и погрузившись в тотальный мир молчания, постичь истинную и неприкосновенную суть жизни, вещей, суть каждой мелочи, что делает нас нами, hoc est quod. Несуществующая Страна глухих, рай, обьятый пламенем тотального невосприятия слов, речи, безьязыкий мир где все хорошо и всем хорошо. Но так не бывает, так просто не может быть. Иллюзия мечты и иллюзия надежды.

Основным катализатором драматургического конфликта ленты становится война между двумя мафиозными кланами, глухонемых и слышащих, внутри которой нечаянно оказываются и Яя, и Рита, и Алёша. Доведя сюжет до тотальной метафоричности, Тодоровский крепкими и меткими режиссерскими мазками показывает что слышащие то по сути утратили возможность говорить, лишились и сами лишили себя права на диалог, тогда как глухонемые их и вовсе не способны понять. В сущности слышащие герои фильма, те, кто принадлежат к бандитскому микрокосму, немы, немы по своей воле, а сами глухонемые или излишне юродивы, блаженны, или слишком опасны. Общее в них лишь вера в право силы, но не вера в право на диалог, на разговор, на исповедь, в то, что предоставила Яя Рите, впустив в свой космос, сотканный из мириадов волнений, экспрессий, мечтаний.

Примечательно, что Валерий Тодоровский невольно зарифмовал темой бегства, по сути исхода в никуда, «Страну глухих» — фильм-притчу с «Интердевочкой» Петра Тодоровского — фильмом-прозой перестроечной еще, не менее смутной и мутной поры. Но если для Тани Зайцевой бегство из нашей тяжкой, нервической, постыдной, астенической жизни было конкретиризировано нордической Швецией, то Страна Глухих Яи — это кристальная, невозможная, наивная утопия, придуманная ей в качестве спасительного круга от того смрада, что её окружает, но не заражает. При этом образ Яи противопоставляется героиней Чулпан Хаматовой, Ритой, и обе девушки по сути начинают одинаково спасать себя, ища друг в друге понимание и, хоть это в картине и остаётся невысказанным, любовь. Рита преображается в отражение Яи, которая транслирует в нее свой эскапизм, а Яя по-настоящему, через призму рефлексии Риты, видит истинную цену своих мечтаний, понимает их несбыточность. Рита и Яя к финалу уже представляют единое целое, авторский монолит взгляда в том числе и на нормы поведения женщин в условиях дикого нового времени — и взгляд этот оптимистичен, предлагая раскованность, неприкрытую непохожесть, свободу как синоним крика любовных страданий и страданий более прозаических, приземленных. Обладать, принадлежать, не слышать, жить…

Актёры, по крайней мере те, которые мне известны, хороши...
Но всё остальное, увы, не моё.
Наверное, первый фильм, в котором мне крайне неприятна сформулированная идея.
Весь мир кроме стиляг - озлобленная серая толпа с мордами кирпичом.
Но это же не правда! Это даже не утрирование, это утысячерирование.
Да, люди одевались бедновато, но в этой бедности многие пытались выглядеть, скромно, но со вкусом, по мере скромных возможностей, красиво, женственно и элегантно. И лица имели многие светлые, добрые и прекрасные. И радоваться умели и веселиться и любить.
А не так как в этом фильме.
Стиляг, наверное, авторы фильма пытались представить белыми, пушистыми и прекрасными борцами за индивидуальность.
Но ничего особенно красивого я в них не нахожу. Что-то аляповатое, попугайское и совсем не элегантное только в знак протеста. Не впечатляет.

А ещё я уважаю безусловно джаз, и нормально отношусь ко всяким бугам-вугам и року("Человек и кошка" - это же рок не тяжёлый, да?)
Но мне просто на физическом уровне это тяжело переносить, это не мозговое, мне плохо становится физически после пяти минут глубокоуважаемой джазовой музыки, как-то так воздействует на психику, что требуется огромное усилие воли чтобы не выключить. Наверное не любой джаз.
Когда мне давали послушать Пера Гюнта в обработке Дюка Эллингтона, это было необычно и интересно, и воспринималось нормально на физическом уровне, хотя, конечно, Григ в чистом виде мне ближе. А вот тот джаз который был в кино, наверное вообще который в чистом виде - это не моё.
Это прекрасно - но не моё.