Отзывы на фильмы Анатолия Солоницына

Редкий фильм, где в названии отражена самая суть, зерно, где мизансцены настолько филигранны, что хоть на картину. А еще я очень люблю, когда начальные кадры и финальные замыкают круг и картина получается абсолютно завершенной и наполненной.
А наполнение превосходное.
Мужская дружба, долг, доверие, идеалы, преданность. Чужие, свои…клубок сомнений, подозрений, тревог, беспокойства.

Калейдоскоп образов.
Егор Шилов (Юрий Богатырев) светлый, теплый, преданный с грифом «под подозрением» из-за брата-есаула.
Николай Кургуров (Александр Пороховщиков). Молчаливый, сдержанный, но как же больно переживающий подозрения, которые падают на друга.
Андрей Забелин (Сергей Шакуров) вояка, человек действия, усаженный за бумажную работа. От его нетерпения, ерзанья кажется загорится вся неподписанная кипа счетов. Прямой, горячий, шумный.
Василий Сарычев (Анатолий Солоницын) нервный, прячущийся за маской хладнокровного председателя губкома.
Такие все разные и такие все одинаковые.

Есаул Брылов (Никита Михалков) циничный предводитель… кого…человек с армией без армии, одинокий человек без друзей, без Родины, без настоящего, с призрачным будущим и навсегда утерянным прошлым.
Лемке (Александр Кайдановский) проигравший. Проигравшее сословие, проигравшие люди, призрачно цепляющиеся за то, что уже никогда не вернуть.

Кадры как осколки драгоценных камней.
Часы. Часы, отмеряющее время. Время, что уходит…Эпоха, что ушла.
Забелин, запертый в неживой «бумажной комнате» с тоской смотрит в окно на мир, мир полный жизни.
Шилов, в отчаянии разбивающий стекло, по другую сторону Забелина.
«Нам правду надо знать»
Сарычев на фоне портрета Ленина, прячущий свою боль от потери друга обратно внутрь, глубоко-глубоко.
Шилов, произносящий в лесу фразу «Мне не поверили…Не поверили мне».
Сколько же ими сказано…Больше чем тысячи слов.

И музыка. Пронзительная, тонкая, печальная…

И пусть мечты и стремления выглядят наивными и утопическими и по прошествии лет многострадальная Родина перемелет своих героев, об этом совершенно не хочется думать.
А хочется собирать драгоценности в шкатулку и бережно ее хранить.

Три Андрея

Запамятовали, похоронили
Широкий плес и шорох тростника
И тонешь ты в озерном нежном иле,
Монашеская, тихая тоска.
Что помню я? Но в полумрак вечерний
Плывет заря, и сонные леса
Еще хранят последний стих вечерний
И хора медленные голоса.

И снятся мне прозрачные соборы, —
Отражены в озерах купола,
И ткут серебряные переборы
Волоколамские колокола(Арсений Тарковский)

Говоря о множественных философских, жизненных и кинематографических изысканиях Андрея Тарковского, в бытность свою еще перспективным, но уже мастеровитым советским(хотя по-настоящему советским ментально и интеллектуально, как и отец его, знаменитый поэт, Андрей не был никогда) режиссером("Иваново детство" к тому времени уже было создано и прогремело, в первую очередь, за рубежом), бесспорно, пожалуй, лишь одно: для Тарковского его второй по счету полнометражный фильм, историко-религиозная биографическая притча "Андрей Рублев" 1966 года, стал его личной Голгофой, пройдя которую в течении долгого пути сотворения ленты великий режиссер внутренне переменился, став тем, кем ему и будет суждено остаться до последних мгновений своего земного бытия - и Пророком, и Демиургом. И дело ведь не столько в препонах советской цензуры, ведь в стране победившего атеизма не могло быть ни черта, ни тем более Бога, пускай и в кинематографическом воплощении, сколь в тех стенаниях и терзаниях, сопровождавших создание ленты, и в масштабе непознанной тогда еще личности самого Андрея Рублева, биография которого складывалась из сугубо отрывочных эпизодов. Взвалив на себя крест сказителя Руси изначальной, поступательно приходящей к христианским первоосновам, но еще не переборовшей исконные языческие верования, Руси окаянной, терзаемой набегами иноземных захватчиков и раздираемой изнутри братоубийственными распрями, и жития Андрея-святого, Андрей-грешник в своей картине, композиционно решенной в форме восьми повествовательных отрывков, объединенных личностью великого иконописца, предпочел лишить напрочь последнего ореола святости, представив Рублева обычным человеком, волей истории ввинченного в смуту и кровавые омуты, склонного к сомнениям и исканиям. Не всегда православным, порой метафизическим и мистическим, но почти всегда общечеловеческим.
Сместив хронотопическое пространство основного действия ленты не столько в смуту XV века, сколь в ее весьма условные чертоги, начертанные не в ключе гиперреализма и гипернатурализма (хотя и не без этого), но в стиле гиперсимволизма, когда буквально каждая деталь служит единому авторскому замыслу и несет в себе явный отпечаток метафоричности в метанарративе ленты(начиная от образа скоромороха и завершая исключительной символикой имени Андрея, который в контексте ленты воспринимается как первочеловек, восьми как символа гармоничности и единения материального с духовным, воды как всеочищающего источника или лошадей как олицетворение Божьего промысла и свободы - внутренней в первую очередь), показывая все ужасы не отстраненно, а через призму мятущейся души Рублева, предстающего в множестве ипостасей на всем протяжении фильма, как-от Рублев-странник, Рублев-реформатор, Рублев-революционер, даже Рублев-диссидент, Тарковский стремился к большей универсальности собственного высказывания. к тому всеохватывающему панорамированию затронутого им философического пространства, без внятного постижения которого невозможно объять и личность иконописца, и ту реальность, в которой он обитал. Вкладывая в уста своего героя слова о свободе, об обретении веры, о борьбе, о любви, о сомнениях и поисках на фоне рушащегося мироустройства Руси, в которой процветает наушничество, предательство, государственный террор, слепость народная, Тарковский, безусловно, подразумевал не далекое прошлое, в котором жил и творил святой Андрей, а то тоталитарное настоящее, в котором жили современники Андрея-грешного. Картина, вышедшая в период расцвета движения "шестидесятников", к коим можно было отнести и самого Андрея, и его отца, хотя и по касательной(Тарковский, как и Шукшин, к примеру, были личностями вне любых движений и над ними), но попавшая на экраны уже в застойные времена, чутко и тонко эстраполировала настроения тогдашней интеллигенции, говоря не столько и только о религии как спасительной чаще для всего народа и об искусстве, которое делает любую общину аутентичной нацией, отличимой от других, как и о том, что человек - творческий, но и не только - не может именоваться таковым, не имея свободы, не имея права на высказывание, на собственное мнение.
Рублев-современник. Таковым он предстает в картине, особенно в фундаментальной для всего философического скелета картины сцене спора с Феофаном Греком, в котором Рублев предстает гуманистом, верящим в спасение душ и в то человеческое, что остается в темном народе, живущем еще не везде по вере, но всюду почти по силе. Но его гуманизму предстоят нелегкие испытания. И он их проживает вместе со всем государством, все 23 года, которые меняют его как внешне, так и внутренне, приводя его к Богу. Финал же фильма является уже историей Творца, демиурга и носителя правды в мире, пережившем кривду, боль и страдания, объединившие разрозненную нацию в единое и неразрывное целое. Литие колокола и сам колокол как один из главных метафорических постулатов картины в разрушенном Суздале призвано изгнать своим священным звоном из страны всю бесовщину, которая терзала изнутри и снаружи Русь. В финале и Рублев уже иной. Покаявшийся, познавший жизнь, прикованный необоримой верой своей к искусству и народу, спасенный и Богом, и мальчиком, Рублев уже не просто художник, а творец, на равных говорящий с Богом о проблемах своих современников. Собственно, неслучайно в структуру финальных эпизодов встраивается и современная сцена с сохранившейся иконописью Рублева. Покуда она жива, не сожжена и не разграблена, покуда она окроплена свечным воском и слезами, смешанными с миррой, жив и сам Рублев, и русский народ.
Кинематографический язык, на которым изъясняется Тарковский в своей картине, так или иначе на всем протяжении своем лишен академичной аскезы "Иванова детства", в котором тем не менее густо, удушливо ощущался новый стиль, новая форма разговора со зрителем, но апогея своего она достигла именно в "Андрее Рублеве". Он изощрен и даже намеренно избыточен, сюжет то и дело кажется вторичным, тогда как сам нарратив строится на теме апокалиптического и кризисного мироощущения самого режиссера, который в "Рублеве" перенес в экспрессионистскую форму кинослога распятие Христа, а в сценах убиения невинных животных и людей в ключе натурализма показал деструктивность, дух всеобъемлющего разрушения. От идей Ницше и Кьеркегора до Бердяева, от Василия Розанова до Альбера Камю - идеи всех этих философов в той или иной степени нашли свое отражение в лишенной облика канона художественной пестроцветной палитре "Андрея Рублева", в котором Бог виден не всегда, а деяния человека - ежесекундно. "Андрей Рублев" - это кино исключительного образного порядка, вся драматургия которого подчинена на развитию сюжетного паззла, а движению философской и религиозной мысли как героя, так и самого автора, для которого вера невозможна без апокалиптических предчувствий, без темы конца всего сущего, которое возродится, как и сама Русь на исходе 1423 года, из краха и праха, плена и тлена, возродится в мироточащих и миротворящих иконах ее сомневающегося сына, имя которому Андрей.

Хорошо, что сейчас можно с легкостью найти режиссерские версии фильмов, однако я и представить не могла, что режиссерка и без того немаленького фильма окажется настолько бесконечной, хотя комментарии по монтажу читать было интересно.
Но это, насколько я могу припомнить оригинал, всё же весьма авторская версия, нежели точная экранизация. Акценты окончательно смещены с фантастического аспекта на социальный и философский, всё наполнено либо размышлениями, либо молчаливой созерцательностью. Вместо показа событий - рассказ о них, непонятное воспринимается будто бы нарочито равнодушно, это в значительной мере разрушает интригу сюжета и снимает напряжение. Иногда я ловила себя на том, что начинаю засыпать под всю эту медитацию.

Здесь нет ни спецэффектов, ничего такого. Интерьер орбитальной станции на Солярисе выдержан в духе фантастики того времени, но минималистичен до предела - белые залы и комнаты, одинаковые трансформаторы и приборные панели в коридорах и всё. Смотрится, впрочем, хорошо, не слишком нарочито и не слишком обыденно.
Но инопланетный аспект вообще быстро становится неважен, все мыслями по-прежнему остаются на Земле.
Также что-то странное с цветовой гаммой, она настолько приглушенная, что иногда картинка вовсе выцветает в монохром. Слабо верится в технические причины, походу это сделано специально.

В общем, фильм хороший, но я предпочитаю, чтобы всю эту философию подавали в замаскированном ключе, чтобы ты сам мог почерпнуть, сколько надо, а не тыкали ее тебе демонстративно прямо в лицо.

Фильмы Тарковского погружают меня в какое-то совершенно особое, медитативное настроение. Эти кадры текущей воды, опавшие листья, дождь по нажатию кнопки — все это необъяснимо успокаивает, даже при напряженной атмосфере фильма. Я читала книгу Лема несколько лет назад, но не скажу, что фильм как-то особенно мне ее напомнил. Понятно, что сюжет взят из книги, но в фильме он отчасти пропадает за сменой картинок и настроений. Книга запомнилась мне динамичной и остросюжетной, тут же мы скорее имеем дело с ретроспективой. Немного неуклюжие, театральные диалоги и виды, растянутые по несколько минут. Казалось бы, этот фильм должен погружать в сон, но он только завораживает своей необычностью. Я никогда не видела ничего похожего, и только Тарковский может сделать практически статичный кадр таким, что от него невозможно отвести глаз. Конечно, после этого первого настоящего просмотра (до этого я смотрела кусками) осталось еще много вопросов, но я надеюсь еще не раз вернуться к фильму. Ну и появился большой интерес к другим картинам автора, которые смотрела уже очень давно, так что цель поставлена!

Отзыв для "Игры в классики" (долг за первый тур).

Фильм очень растянут во времени и неспешен, книга пролетает намного быстрее. Атмосфера, мне кажется, режиссером сохранена и/или воссоздана крайне точно. Небольшие изменения в сюжете не бросаются в глаза. Пожалуй, самыми резкими из них были сцена встречи с матерью Криса Кельвина и последняя сцена с островом, состоящим напрочь из памяти главного героя. В книге герой ушёл в океан в поисках Хари... в фильме эта идея стала ещё более масштабной. Музыка прогрессивна для 1970-ых и пророчит музыкальное сопровождение фильма "Интерстеллар", создает эффект присутствия чего-то неопознанного и, соответственно, жуткого. В целом, впечатление о кино хорошее, стоит потраченного времени. Хотя книге еще лучше удается передать одиночество, интимность, вселенность, пустоту, мурашки, многоплановость авторских размышлений... Станислав Лем не одобрил экранизацию его произведения, мне же она показалась вполне достойной и на высоком уровне. Читайте "Солярис" - это великая фантастика, мало с чем сравнимая по силе воздействия и проникновения в сознание читателя.

Вопрос, который возникает при просмотре фильма, это для кого Тарковский это снял? Он как в зеркале отражает в фильме свою жизнь, рассказывает нам, кем он стал через то, что он считает самыми значимыми эпизодами своего детства и детства своего отца. Если почитать интернеты, оказывается, что изначально режиссёр планировал некие более зрелищные сцены, в которых кто-то ставится на край. Намного легче понять, как потрясения меняют человека. Тем не менее, оставлены только сцены скучного безсобытийного детства. Алексей видит, как горит сарай, как контуженный военрук прикрывает собой учебную гранату. Игнат переживает убийство курицы и то, как отец его оставил на день в пустой квартире. Всё остальное время - ну там домик в лесу, непонятные разговоры взрослых. Я не верю, что такие вещи формируют людей. Прививают некие привычки и убеждения - ну да.
Слишком очевидное "зеркало" в фильме - это мать и жена Алексея, Мария и Наталья. Их даже играет одна актриса, так что в начале было сложно разобраться, что происходит на экране, кто где. Дескать, память всё перемешивает, да и мужчина предпочитает выбирать жену по образу матери - вот это вот. Второе зеркало - это мужчины. Алексей повторяет поведение отца, бросает семью и не занимается сыном. Ну вот тут да, такие вещи формируют человека: Алексей считает, что бросить семью - это в порядке вещей и ничего такого.
Алексей сам по себе достаточно отталкивающий тип. Мы его не видим, но слышим достаточно его высказываний из-за кадра: властный себялюбивый тип.
Кроме того, дополнительный толчок к отторжению фильма дают посредственные стишки тут и там монотонно бубнимые из-за кадра автором - по совместительству отцом режиссёра.
В общем, фильм - это пафосный акт самолюбования режиссёра. Как созерцательное кино - так себе тоже.

Кажется, для меня не существует более глубинного, более многогранного, более психологичного и экзистенциального произведения. Причём это касается и кинематографа и литературы. Достаточно сказать, что я боюсь брать в руки «Пикник на обочине» Стругацких. Что бы не испытать глобального разочарования! Всё, что у них читал, мне не то, что б уж совсем не нравилось… Вполне себе достойные вещи. Но так, что б душу выворачивало – этого нет! Примитивно как-то! В то же время «Солярис» Лема читал уже после просмотренного фильма. И не обманулся. Вполне возможно, что это всё мои предубеждения и глупость… но вот, тем не менее.

Начало фильма в чёрно-белой гамме и переход к цвету даёт направление для внимательного зрителя. Мы задумываемся о последующих диалогах, рассказах главного героя и спорах на фоне сменяющихся пейзажей. Неторопливо, основательно, всепроникающее. При столь ограниченном количестве действующих лиц – огромная масса сюжетных линий, килотонны мыслей. Для меня одна из основополагающих – притча Профессора о том, как Дикобраз сказочно разбогател, хотя якобы страждал о другом – о спасении брата. Что мы действительно хотим в этом мире? О чём мечтаем? Не показушно, а в глубине души? Кто мы такие, в конце концов? Образ и подобие Бога или жалкие существа с вульгарными помыслами? Что есть вера? Да и много чего ещё… Пересматривать постоянно надо!

Принципиально Тарковский в своих творениях избегает какого-то подобия хэппи-энда. Фильм в концовке возвращается к чёрно-белой окраске. После зеленеющего разнотравья, шумящих, как потоки живой воды, стремлений и надежд Сталкер сокрушается о человеке, который окончательно потерял веру во всё святое. О человеке с пустыми глазами, который не желает понять, что он живёт только раз… А мы перед погасшим экраном потом ещё долго думаем о многом, спрашиваем себя и не находим ответа…