Marian, Susanne. Отзывы на фильмы

Лурд - небольшой город во франции, где в 1858 г. 14летней Бернадетт явилась Дева Мария. С тех пор там было зафиксировано несколько тысяч случаев исцеления, а несколько десятков из них официально признаны церковью. В Лурд приезжают миллионы верующих в поисках чуда. Фильм представляет собой фактически дневник путешествия одной из групп паломников. Зрителям неизвестна предыстория героев, что привело их в Лурд.
Фильм, снятый на такую субъективную тему, как вера и чудеса, оказался очень отстраненным и тактичным. Фильм не является ни религиозной агиткой, ни антиклерикальной сатирой (или может восприниматься и тем, и другим, в зависимости от взглядов смотрящего). Режиссер выступает в роли наблюдателя, не давая оценок происходящему, она подмечает и торговлю сувенирами на религиозную тематику, и искреннюю веру и стремление людей к исцелению, и организацию работы такого места как Лурд (все отлажено до мелочей – распорядок дня, посещение гротов, служб, купален). Джессика Хауснер лишь обозначает вопросы: что есть чудо, почему исцелился этот человек, а не другой, и самый главный вопрос – а что дальше.

Главная героиня, Кристина, страдает от рассеянного склероза, она парализована. Она не похожа на сильно верующего человека, для нее эта поездка скорее возможность повидать мир. Она спокойна и рассудительна, но во многом это лишь маска. Как и все в группе, в глубине души она надеется на чудо, т.к. хочет жить «нормальной» жизнью. Слоган фильма – «Ничто так не испытывает веру как чудо». И мы видим реакцию людей на исцеление Кристины – практически у всех возникает вопрос: «А почему именно она?» Чудо привлекает и отталкивает людей одновременно.
В целом фильм понравился, но будучи нерелигиозным человеком, мне тяжело принять такого рода чуда (как может человек исцелиться и пойти после долгих лет паралича, а как же мышечная атрофия, неизбежная при неподвижности?)

Так называемое «французское эпатажное кино», к основным представителям которого можно в первую очередь причислить Жан-Клода Бриссо, позднюю Катрин Брейя да полукровку Гаспара Ноэ(его в особенности), примкнувших к нему вскорости Жана Кунена и Жан-Луи Коста, а также представителей «новой волны», но уже во французском хорроре — творческие тандемы Катте-Форзани, Бустилло-Мори, Ажа-Халфун, Делепин-Керверн, а также Бельво-Понзель, если конкретиризированно брать отсчет с картины «Человек кусает собаку», появившееся на исходе 90-х годов прошлого века в ознаменование и в качестве констатации очередных смутных времен и экстатических перемен во французском обществе, пережившем сытость восьмидесятнического периода и новый приход буржуазии на фоне медленно разрушающихся социополитических институтов, по сути стало ответом уже современников ушедшей в историю «новой волне» Годара, Трюффо и прочих. Новые французские эпатажники, в течение более чем десятилетия выпустившие ряд весьма нетривиальных киноработ, призваны были расширить рамки привычного, закосневшего в консервативности киноязыка, переизобрести кино как таковое, еще больше извратив постмодернистские реалии, но на поверку в большинстве своих кинематографических образцов Бриссо и Ко раздвигали ноги, расширяли клитора, расчленяли детишек, восхваляли кадаврические культы или совокуплялись с трупами. Не метафорически, естественно, а вполне прямолинейно, искренне считая, что шок — это по-нашему. Преуспевший более всех на сим поприще Гаспар Ноэ, перманентно стремившийся даже к антикинематографичности в своих картинах, начиная от дебютной «Падали» и завершая скандальной «Необратимостью», относился к той распространенной категории анархистов-нигилистов-онанистов от мира режиссуры, кто чрезвычайно успешно создал в своей маргинальной киновселенной культ Антигероя, склонного к излишне максималистским, а потому чересчур предсказуемым моральным выводам, ставших центральными во всем творчестве Ноэ, как-от «Время разрушает все» или «Один против всех»(последнее и вовсе является формулой всего мировоззрения Ноэ). Тривиальность, собственно, драматических конфликтов Ноэ густо унавоживал чернушностью, упоением грязью и мерзостями, их нарочитой поэтизацией вплоть до 2009 года, когда достопочтенный режиссер выпустил свой самый главный и самый зрелый фильм — галлюциногенный трип «Вход в пустоту», в котором избыточность низменного не стала самоцелью, а голая изнасилованная идея о перерождении не утонула в реках крови и спермы, поскольку все в этой картине, начиная от сюжета — сугубо номинального, между тем — и завершая изысканным изобразительным рядом, в котором яркий кислотный рисунок монтажа рифмуется с темами Стенли Кубрика и Ричарда Керна, цельно и неразрывно.

Воспевая умирание, сладостный бред наркоманской дремы вкупе с прохождением центрального героя картины через шесть лок, буддистское перерождение по заветам Рэймонда Муди и «Бардо Тодола», Тибетской Книги Мертвых, цитируемой в фильме порой даже слишком навязчиво, тем не менее, Ноэ лукавит, будто упрощая весь нарратив до привычных односложных фраз. В «Необратимости» клуб «Прямая кишка» был лишь преддверием Ада, он был начертан резко и быстро, показывая иную реальность, иную форму мучительного бытия мельком; во «Входе в пустоту», где ночной клуб «Пустота» синонимизирует аналогичному клубу из «Необратимости», Ноэ уже предлагает на молекулярном и бессознательном уровне погрузиться в Ад, при этом подразумевая не только философию Бардо Тодола, но и философию пустоты Нисидо Китаро, говорящей о невоплощенности человеческого Я, о бытие и небытие, которые тождественны между собой, об этом вселенском Sein и Nichtsein, ведущем к самопробуждению через кошмарное осознание реальности.
Собственно, именно последнее — небытие по ту сторону жизни и бытие, то есть сама жизнь Оскара и Линды, напоминающая бесконечный кошмар, или сон в еще более ужасающем сне лавкрафтианских Древних — царствует в картине ощутимее всего. Поэтика низменного, пропитанная смрадом изысканий Жана Жене, Пелевина(его по касательной, но все же схожие мотивы проглядываются), Рю Мураками и Онироку Дана, Брета Истона Эллиса и Ирвина Уэлша — трип в вагинальные глубины с последующей эякуляцией синонимизирует и в то же время иронизирует над «Грязью», тогда как отсылкам к их наиболее значительным произведениям «Вход в пустоту» даже перенасыщен; грязный реализм парадоксально соседствует с сугубо философической послесмертной тропой Оскара и к самому себе, к новому осознанию и воплощению, и к той всеобъемлющей материнской груди этого Nichtsein, Пустоты, почти что Шуньяты, исходя из которой все и все условны и в которой герою суждено раствориться, стать частью экзистенциального пространства, отрешившись от любой прозы, связывающей его с самой жизнью, которая, по Ноэ, вторична и слишком мучительна, чтобы держаться за нее, бороться. Спасения от обреченности режиссер видит не в спасении души, не в исцелении от пороков, аддикций и демонов, этих асур, которые давно овладели Оскаром и Линдой в их земном воплощении, а в еще большем угнетении собственной плоти, в самоуничтожении, в боли и страданиях, которые в конце концов приведут к закономерности новых рождений. Путь к спасению лежит через вход в Пустоту, через невозможность этого спасения тривиальными способами, без Ада нельзя постичь ни Рай, ни Чистилище, но по Ноэ именно Ад и есть этим Раем. Вообще же, «Вход в пустоту» — фильм и политеистический по духу, и в мрачных инфернальных видениях, не говоря уже о финале, в гротесковом ключе переосмысливается и идея непорочного зачатия, и христианского самопожертвования.
Безусловно, ставить диагноз фильму вовсе не означает ставить диагноз всему обществу, в условиях которого он был создан, однако «Вход в Пустоту», искусно зарифмовывающий низменное с высоким, Жене с Китано, творя треугольник Эрос(подразумеваемый инцест) — Ничто(Nihil) — Танатос, греховность и святость, плоть и дух, придающий идее Сверхчеловека оттенки маргинальности, кажется самым философским и замысловатым фильмом Ноэ, тем образцом чистого, лишенного любой жанровой шелухи, кино, которое уже и не кино вовсе к финалу, но новая реальность, новый миф и мир о жизни, которой не было, но к которой все стремятся. За пределами сумеречной зоны, за пределами смерти, за пределами любви. За пределами иглы, с которой капает на пол окровавленный растопленный героин.

О чуде исцеления не слыхал только глухой, даже у нас снималось кино про девушку, на несколько лет застввшую и возле неё исцелялись люди. Лурд является местом силы и веры истинной и непогрешимой. Данный фильм является неплохим размышлением на эту тему в рамках католической ментальности. В целом вышло хорошо. Далее поделюсь впечатлениями и мыслями по этому поводу.

Повествовательный критерий (сюжет и сценарий). Парализованная Кристина обречена всю жизнь провести в инвалидном кресле. Желая изменить свое положение, она едет в Лурд, культовое место паломничества в Пиренеях. Однажды утром она просыпается здоровой: судя по всему, произошло чудо. Старший группы паломников, красивый сорокалетний доброволец из Мальтийского ордена, начинает проявлять к ней интерес. Она изо всех сил держится за этот неожиданный шанс на счастье, в то время как ее выздоровление вызывает у окружающих зависть и восхищение. Место серийных явлений Девы Марии между тем оказывается самым неподходящим фоном для любых чудес. Это настоящий туристический аттракцион с разработанной программой, сувенирными киосками и даже конкурсом на лучшего паломника. Разрекламированные святыни кажутся такими же равнодушными, как и молодые волонтеры, которым гораздо интереснее флиртовать друг с другом. И Кристина покорно проходит по расписанию службы, исповеди, ванны с чудесной водой, не разжимая парализованных рук. Тестю передает малейшие движения в душе своей героини только мимикой: ее Кристина с робкой улыбкой принимает внимание, обрушившееся на нее после исцеления, которое, быть может, имело вовсе не божественное происхождение. На фоне многочисленных фильмов о феномене религиозности, появившихся в последние годы, «Лурд» выделяется своим спокойствием и мягкой иронией.
Нас не ждет ни ошеломительное разоблачение, ни откровение свыше. Да это, наверно, и правда невозможно в мире, где даже чудо требует справки и медицинского освидетельствования. По части повествования в целом все хорошо, но поставлю четыре, поскольку откровений ожидать не следует.

Визуальный критерий или как снято. о фильме «Лурд». Картина австрийки Джессики Хаузне («Милая Рита») снят так холодно и отстраненно, что интерпретировать его может каждый по-своему. Антиклерикал видит в нем анатомию коммерческой эксплуатации суеверия. Католики могут запросто использовать его в качестве ликбеза по теологии чудес. Медик, в конце концов, легко прочтет как этюд о влиянии психосоматики на протекание рассеянного склероза. И все будут правы — зрителей тут держат в таком же недоумении, в каком находятся персонажи, постоянно задающие себе самые нелепые вопросы: почему я? почему не я? почему она? Оператор умеет орудовать камерой, особенно удались дальние и обзорные планы строений, плюс саундтрек приятный с хорошими такими церковными хоралами. Общая работа со звуком хороша, каждый звук остаётся в сознании и Сопровождает тотальное разрушение и исцеление миру, мчащемуся под откос.

Актёрская игра хорошая, хорошо сыграла Лея Сейду и Сильви Тестю органично существовали в кадре, как и массовка, остальные тоже смотрелись хорошо. Не могу сказать ничего плохого об игре вообще, все постарались и выдали хороший продукт.

Вердиктируя. Хорошее кино о правильных вещах с не очень правильной подачей. Хауснер делает то, что вообще-то является обязательной нормой ремесла, но по нынешним временам стало редкостью: переводит смысл фильма на уровень стиля. Если она не дает ответов, то потому, что они и вправду человеку не даны. Но в их отсутствии – ценность чистоты, и нет никакой надобности заполнять пустоту легкоплавкими суррогатами. Это, конечно, устроит далеко не всех зрителей. Но их ведь и на Страшном Суде тоже не всё устроит. Оценю на семь баллов и посоветую к знакомству. Всем здоровья, добра и хорошего кино!

Их было двое в мире, живущем по строгим архаичным и извечным правилам монастырской жизни в древней, будто застывшей во времени, Метеоре. Монах Теодорос и послушница Урания. Их было двое и им не нужны были никакие слова в миг созидания и страдания, прощения и усмирения. Они были святыми, но стали грешниками, ведь за черными сутанами таились не ангелы, а обычные Мужчина и Женщина.

Греческая «новая волна», начавшаяся в середине нулевых годов, как и любой кинематографический нью-вейв — французская, итальянская, испанская или румынская, на которую, впрочем, более всего и походит современное течение греческого кино — подчас характеризуется не столько новаторскими методами киноязыка и явственным обновлением тем, сколь бережным отношением к классицизму и умелом его переносе на современную, испорченную дурновкусием и постмодернизмом, почву. Греческая «новая волна» — это чернушный хардкор, броская провокационность сюжетов при аскетизме режиссуры, веселые маленькие трагедии и невеселые семейные комедии.

К таковым образцам относится и вторая по счету режиссерская работа молодого греческого постановщика Спироса Статулопулоса, в свое время широко представленная на Венецианском кинофестивале, фильм «Метеора» 2012 года, который, помимо кучи блокбастеров, оказался чрезвычайно богат на фильмы антиклерикальные, богоборческие и броско-провокационные, и «Метеора» удачно стоит в этом ряду — не особнячком, а этаким кинематографическим коттеджем без лишних смысловых надстроек в нем. Разродившийся второй частью трилогии о рае земном Ульрих Зайдль показал религиозный психоз одной малосимпатичной мещанки, глас румынского народа Мунджиу поведал в «За холмами» о лесбийском промискуитете, эгоцентризме и фанатизме, а греческий добрый молодец Спирос Статулопулос предпочел совместить мотивы обеих вышеперечисленных картин, рассказав лаконичную, совсем немногословную и очень эротичную историю об искушениях плоти и духа, к тому же посмотрев на православие как таковое и его носителей под углом если не слишком острокритическом, то и не сильно восхищенном, показав представителей мира верующих и страждущих именно людьми, а не святой возвышенной простотой.

Главные герои ленты — монах Теодорос и монахиня Урания — персонажи с постепенно застывающим внутренним развитием при кажущейся внешней бесстрастности. Слишком долго они посвящали себя Богу, слишком часто они его любили и подавляли собственное либидо, чтобы в один прекрасный момент своей жизни не поддаться сладкому греху нетривиальной дефлорации. Слишком много в их жизни было слепой и удушающей веры, потому и вырваться из тисков ее оказалось непросто, болезненно, но отчего-то приятно. И видения ада, предстающие в фильме, страшны, но не настолько, чтобы главные герои отреклись от плоти во имя бесплотно-бесплодного Духа, которого в их жизни было более чем достаточно. И истина в картине понятна и даже чересчур проста: иногда уж лучше один раз стать добровольной жертвой искушения, нежели ни разу не вкусить запретный плод. Уж лучше кровавый в своем буйстве Ад, чем скучный Рай, полный невыносимой легкости бытия и добродетелей, от которых ни холодно, ни, тем более, жарко.

Простой до неприличия сюжет, в котором на всем протяжении картины не будет ни экстраординарных поворотов, ни чрезмерной экспрессии, перманентно балансирует на грани не то умозрительной притчи, переполненной символикой буквально в каждом глянцевом кадре(впрочем, и «Черный квадрат» полон великого смысла), не то очень мудреной эротической драмы, в которой эротики будет намного больше, чем драмы, как и слов, ибо герои или преимущественно монументально молчат на величественном фоне древних храмов, помнящих Иисуса и Ко, или занимаются сексом(подучить «Камасутру» не выйдет; все очень пресно и без излишних подробностей). Режиссер лишь поначалу старательно обрисовывает отношения между персонажами, которые проявляют чудеса долготерпения(чудовищные внутренние метаморфозы едва ли ждут зрителей), чтобы в финале «Метеора» стала эдакой эффектной глянцевой зарисовкой из мира похотливых монахов и монашек, нещадно страдающих от божественного метеоризма собственных любовных прегрешений.