Розмари Мерфи. Отзывы на фильмы

Да, сразу понятно - это типичный Спаркс. Тут даже гадать не надо - такие вот романтично-слезливые фильмы - это по его книге.
Все идет по довольно стандартному сценарию - практически случайная встреча, оба с разбитыми сердцами и собственной болью, неловкие попытки сблизиться, ну и любовь, собственно, куда ж без нее родимой. Потом бамц! - и оказывается, что она обманывала (точнее, недоговаривала). Потом все остыли, подумали, решили, что все-таки любовь. Потом бамц! - а он то все еще любит ту самую. Все просто, как и в любом фильме такого плана. Только вот финал несколько неожиданен для меня, хотя тут тоже чувствуется рука того самого Спаркса. И да, в моей фантазии рисовалось счастье на берегу океана. Но нет, увы, это не тот фильм, где нужно ждать хэппи-энда.
При всей своей стандартности, я не ставлю совсем низкую оценку. Почему? Во-первых, актерский состав. Все-таки каждый хорош - Тереза, белозубая болтливая журналистка, Гаррет, красавец-мужчина, моряк, его отец, совершенно потрясающий мужчина, ироничный и мудрый. Этот незамысловатый сюжет они все-таки вытянули. А во-вторых, это океан. Прекрасные виды, яхты, стихия, дом на берегу. Это все так прекрасно, я обожаю воду, поэтому для меня это было потрясающе. Финальная решающая сцена - великолепные съемки, момент, который мало того, что держит в напряжении, еще и заставляет практически ощущать эту стихию на собственной шкуре, хотя ты сидишь и всего лишь смотришь кино с чашкой горячего чая.
Не ново, но в некотором роде чудесно.

Второй Кауфман за декабрь. Первый мною просмотренный его фильм ( Думаю, как всё закончить, 2020) дался нелегко, он не вылазил из головы, не давал переключиться на другое кино.
Но этот...! Просто нет слов, какой тяжёлый осадок он оставляет за собой. Такое кино смотреть больно. Такое кино смотреть сложно. Потому что главным героем фильма является не человек, а болезнь, психическая. Не могу избавиться от ощущения словно прикоснулась к чему-то болезненному,от чего хочется быстрее и быстрее отряхнуться и убежать, но кажется,что от прикосновения нельзя отмыться да и мысль о том, что болезнь заразная, не даёт покоя...
Кино не для всех, сложное, многогранное, сумасшедшее, депрессивное, давящее, поглощающее. Никому не посоветую. Но оставлю этот очерк о нем здесь, чтобы потом не говорили, что не читали о фильме перед просмотром. А я пока настрою себя на третьего Кауфмана, Быть Джоном Малковичем. А когда-нибудь обязательно пересмотрю "Нью-Йорк, Нью-Йорк".

СИНДРОМ КАУФМАНА. «СИНЕКДОХА, НЬЮ-ЙОРК». Ирина Кушнарева, ИК, 04'2009
Некоторые экранизируют книги. Или комиксы. Чарли Кауфман в своем режиссерском дебюте «Синекдоха, Нью-Йорк» экранизировал синдром, психическую болезнь, названную — в честь открывшего ее врача — «синдромом Котара». Именно такую фамилию носит главный герой фильма, театральный режиссер и депрессивный ипохондрик Кейден. Человеку с синдромом Котара кажется, что он гниет и его организм разрушается, что он уже потерял какие-то органы или даже кровь. Наконец, ему кажется, что он уже мертв. С самого начала фильма у Кейдена целый набор симптомов. Скользя как по метонимической цепочке, его болезнь перемещается с одного органа на другой. То не расширяется зрачок и не вырабатывается слезная жидкость, то, наоборот, слюна. То вдруг случается эпилептический припадок, позднее сохраняющийся в виде тиков и судорог, с которыми Кейден Котар легко уживается. И зубы у него болят нетрадиционно, по принципу смещения — то пятерки, то шестерки. Котар даже не может как следует расслышать, к какому врачу ему идти, что и понятно, учитывая столь неустойчивое состояние его организма. Герой проецирует свои болезни на окружающих подобно тому, как, смотря телевизор, он видит во всех героях себя: будничное чувство без всякой эйфории. На совместном сеансе у семейного психотерапевта его жена Адель признается, что мечтала о том, чтобы Кейден умер и она смогла начать жизнь с чистого листа без чувства вины. Их четырехлетняя дочь разражается слезами, узнав, что у нее в организме, как в доме, тоже есть «трубы», по которым течет кровь:

«Я не хочу кровь!».

Как в «Алисе в стране чудес» нематериальные слова пересекаются с материальными телами и приносят этим телам физические страдания. «Есть психоз, это как у нашей мамы, а есть сикоз, ужасные прыщи на коже, как у меня», — объясняет Котар маленькой дочери на прогулке. По-английски звучит одинаково, возможно, поэтому у Кейдена Котара сикоз вызывает психоз или наоборот. Мать увезет маленькую дочку в Берлин, там ей покроют все тело татуировками из райских цветов — такой художественный проект. Но однажды цветы на коже начнут вянуть и скукоживаться, и девушка умрет, обронив увядший лепесток розы. А Кейден Котар будет тосковать по покинувшей его Адели, вторично женится на актрисе Клэр и будет весь фильм любить билетершу по имени Хейзел, живущую в горящем доме, то есть буквально рядом с тем огнем, который в конце концов ее убьет. Такова канва этого затейливого фильма, напоминающего лучшие страницы книги знаменитого врача-нейропсихолога Оливера Сакса «Человек, который принял свою жену за шляпу».

Фильм Кауфмана по стилистике чем-то напоминает кино Дэвида Линча. Не случайно, что снимал ленту Фредерик Элмес, работавший оператором на «Синем бархате», «Дюне» и «Диких сердцем». Но, возможно, у Кауфмана фильм получился мрачнее линчевских. Может быть, потому что у Линча все происходит в измерении, статус которого не определен, оно может оказаться и объективным, и субъективным. Это как посмотреть, границы размыты. У Кауфмана весь сюжет разворачивается внутри сознания героя, пораженного прогрессирующей болезнью.

Как если бы одного синдрома Котара было недостаточно, Кауфман добавляет еще одну болезнь, близкую к нему с точки зрения нейрологии, — синдром Капграса. В качестве подсказки эта фамилия помещена в список жильцов дома, который в одном из эпизодов читает Котар. Больные с синдромом Капграса испытывают трудности с идентификацией лиц, в частности, перестают узнавать близких, у них развивается иллюзия, что родных подменили, что все вокруг — двойники (изначально по-французски эта болезнь называлась «бред двойников»). В фильме синдром Капграса находит парадоксальную реализацию в профессиональных занятиях Кейдена Котара — в его грандиозном театральном проекте.

Кейден Котар, утрачивающий вследствие болезни границы собственной личности, пытается полностью объективировать свою жизнь, построив особую театральную машину. Когда ему неожиданно присуждают специальный грант «за гениальность», он может наконец выйти за узкие рамки регионального театра и замахнуться на большое модернистское произведение в духе Джойса или Малларме. Произведение, бесконечно разрастающееся и дублирующее жизнь. Вписывающееся в эзотерические традиции театра, в котором репетиции так никогда и не перерастают в спектакль. В одном из эпизодов это выглядит как машина симультанного театра: гигантское плато в заброшенном ангаре, на котором одновременно разыгрываются сотни микроэпизодов жизни Кейдена Котара. У каждого персонажа «из жизни» есть двойник-актер, у актера есть дублер, у дублера соответственно тоже должен быть дублер, и так до бесконечности, пока в тотальный спектакль не окажется втянуто все человечество. «Никто не является статистом!» — восклицает прозревший эгоцентрик Котар. Его опус магнум, к которому ему никак не удается подобрать название, призван включить в себя каждую мелочь, каждую случайность человеческого существования и сделать ее важной и неслучайной. Тут целый клубок борхесовских мотивов: и Фунес, чудо памяти о всей целокупности опыта, и Пьер Менар, дословно пишущий-переписывающий «Дон Кихота», и карта, идеально и в полном масштабе совпадающая с картографируемым объектом...

Этот необъятный театр соотнесен с тем, чем занимается любимая и утраченная жена Котара Адель. Она делает крохотные портреты ню, которые можно разглядеть только при помощи линзы ювелира. Театру как аппарату фрагментированного макрозрения, в котором отдельные сегменты могут так и не сложиться в единую картину, противопоставляется микрозрение, инсценирующее взгляд вуайера, смотрящего в замочную скважину. Театр Кейдена Котара — как египетские пирамиды, — Кант писал, что они могут быть восприняты только с определенной дистанции, иначе происходит экстенсивное накапливание частей, которые так и не «схватываются» восприятием. Но сама эта дистанция здесь отсутствует: все или слишком мелко, под «мелкоскопом», как у Адели, или слишком укрупнено, как у Котара.

В то же время это Произведение становится для Кейдена Котара устройством по улавливанию стремительно утрачиваемых смысла жизни и идентичности. Котар фактически конструирует выносной мозг. «Фильм-мозг» — так Делёз называл картины Алена Рене, создававшие нечто вроде модели работы мозга. Театральная конструкция Котара тоже воспроизводит работу мозга, поэтому лента Кауфмана, как ни странно, оказывается близкой к «церебральным» фильмам Алена Рене. В какой-то момент эта машина начинает продуцировать смысл практически самостоятельно и без участия главного героя. Переломный момент наступает, когда на прослушивание является Сэмми, человек, следивший за Кейденом и фиксировавший все детали его жизни. Сначала Котар назначает его на роль себя в спектакле, а потом делает своим дублером и в жизни. Вскоре Котару уже не нужно им руководить, тот и сам знает, что делать и говорить. Случайные, алеаторные связи, завязывающиеся между участниками гигантского проекта, когда Сэмми — Кейден приглашает на ужин реальную Хейзел, а реальный Кейден после похорон матери остается на ночь с дублершей Хейзел, словно воспроизводят активность синапсов как зон мозга, в которых образуются случайные связки и сцепления.

С одной стороны, разрастающееся количество двойников-дублеров становится для Кейдена Котара способом заклясть смерть. Всегда найдется двойник, чтобы умереть вместо него, как умирает Сэмми, бросившийся вниз с театральной конструкции. Театр превращается в машину бессмертия. С другой стороны, Котар не в состоянии удерживать свое детище под контролем, а его болезнь прогрессирует. В итоге он покорно уступает режиссерское место актрисе, приглашенной играть Эллен, уборщицу, нанятую Аделью убираться в ее нью-йоркской квартире. Иногда сама Адель принимает Кейдена за Эллен по телефону, иногда ее престарелая соседка отдает ему ключи от квартиры в уверенности, что он и есть Эллен. Кейден Котар все сильнее идентифицируется с Эллен, которая постепенно полностью захватывает власть над его сознанием. Это крайняя степень болезни: второстепенный герой полностью поглощает автора. Вот уже Котар вставляет себе в ухо наушник, и Эллен режиссирует его слова и действия. Созданная Котаром машина получает полную автономию, превращая его, демиурга, в один из своих винтиков, а затем саморазрушается. Фильм заканчивается на том, что театр-мозг «погорел». Трудно сказать, сгорел ли театр, потому что в мозгу Кейдена Котара произо-шли необратимые изменения. Или же, наоборот, распад сознания героя ускорился из-за пожара в театре. У Кауфмана получился бескомпромиссно мрачный фильм с аннигилирующим выводом в конце: все является всем (Everything is everything) и каждый является кем угодно, любым другим (Еveryone is everyone). Все границы между индивидуальными личностями разрушены, все переходит во все, а значит, и в Ничто. Высокий модернистский опус оказывается машиной отрицания и разрушения.

Чарли Кауфмана уже давно обвиняют в непростительном солипсизме. Эндрю Трейси в журнале Cinema Scope отметил, что Кауфман сумел создать такой механизм, при котором те, кто выступает с обвинениями в излишней депрессивности и мрачности, по сути критикуют не сам фильм, а личность его создателя. Он проводит параллель с Бергманом, сравнение, естественно, не в пользу Кауфмана: «Там, где у Бергмана интроспекция ведет еще глубже внутрь, Кауфман претендует на Высказывание с большой буквы, и эта попытка терпит полный провал». В развитии этой темы Трейси указывает, что подобная гигантомания с построением больших экстенсивных структур и стремлением ответить на «Великие вопросы» характерна для нынешнего американского независимого кино в целом и вписывает Кауфмана в линию, намеченную Коэнами в «Старикам здесь не место» и Андерсоном в «Нефти». И все-таки можно возразить, что у Кауфмана гигантомания медиируется личностью героя и вписанным в сюжет микро- и макрозрением. Гигантский театр Котара — осложненная синдромом Капграса защитная реакция на полупорнографические миниатюры его жены, оставившей в его психике неизгладимую травму. Модернистская гипертрофия творческого эго, бесконечное расширение сознания подрывают в фильме сами себя. Но эта сложносочиненная конструкция надежно защитила Чарли Кауфмана от ядовитых уколов критиков...отсюда

Синопсис этого фильма мне сразу показался каким-то странным. Но я надеялся, что триллер получится интересным. Но эту идею режиссеру не удалось хорошо реализовать. Анна попадает в автомобильную аварию и погибает. Ну, или почти погибает. Во всяком случае, очнулась она уже на столе в подвале похоронного бюро. Элиот, который должен загримировать труп девушки, пытается ей объяснить, что она мертва. Но Анна не хочет в это верить. Ведь она же разговаривает с ним, она может двигаться и даже дышать. Вот так проходит весь фильм. Она не верит, ее убеждают… В этом фильме слишком много минусов. Начнем с самой аварии, в которой Анна якобы погибла. Машина всмятку, но на теле всего лишь небольшая царапинка на лбу. Не верю! Вообще поведение героев очень странное. Она хотела сбежать, но в итоге пошла звонить по телефону. Уже хоть бы в окно сиганула что ли…

Как и Элиот, который 100 раз спускался в подвал, снимал пиджак, ничего толком не делал, снова одевал пиджак и уходил. Тоже самое могу сказать о сцене в начале фильма, когда Пол хотел сделать предложение. Допустим, она неправильно его поняла, так покажи ей сразу кольцо и вопрос будет решен. Актеры просто добили этот фильм. Кристина Риччи вообще ужасно играла. Фальшивила в каждой сцене. Ее игра заключалась в вялых выкриках: «Выпусти меня», как в дешевеньком триллере (по факту он в самом деле дешевенький) и в сценах с обнаженкой. Джастин Лонг мне никогда не нравился. Но тут он был еще хуже, чем обычно. Никакой любви они не показали. Они даже не смотрелись вместе, как пара. Даже Лиам Нисон сыграл серо. Я вообще удивлен, что он согласился на эту роль. Мне абсолютно не понравился этот фильм. Я засыпал, постоянно смотрел на часы, ждал окончания, как дети ждут подарка на Новый Год. Разве такие эмоции должен вызывать триллер? Конечно, нет.

Во времена холодной войны типичную еврейскую семью из Нью-Джерси при туристической поездке по одной из стран соцлагеря местные принимают за американских шпионов за попытку сфотографировать отцом семейства. Бедолаги вынуждены укрыться в американском посольстве, где им предстоит прожить неопределенный срок.

Опекает семью сын посла, которого уже не пускают в Африку ("Папа, с послами бывает, когда они персона нон-грата в какой-нибудь стране! — Но это целый континент!»), и ему во что бы то ни стало надо доказать свою состоятельность как дипломата, так и администратора. Ему мешает куча уморительных происшествий, а также бурный темперамент семейства (например, они все время занимают телефон. Цитируя последний фильм Гайдая, «Ну да, линия секретная-горячая… А по обычной вы когда-нибудь с Одессой разговаривали?!») и внезапно вспыхнувшая любовь.

Фильм увлекательный, интересный и остроумный. Для меня это Вуди Аллен периода расцвета (мой любимый фильм его авторства «Пули над Бродвеем» вышел в том же году). Но, возможно, потому, что «Не пей воду» снимался для ТВ, он слегка легковесен для Вуди (тут нет разговоров про Фрейда, Кафку и экзистенциализм)) — просто милая авантюрная комедия в духе более поздних «Мелких мошенников», но все шутки удачные, каждая бьет в цель, а сценарий не разваливается, как, увы, современные вещи Вуди.

Все персонажи яркие и запоминающиеся. Мои любимцы — супружеская чета в исполнении Вуди Аллена и Джули Кавнер с их забавными препирательствами, фокусник-самоучка, тоже пленник посольства — Дом ДеЛуис. И, конечно, Майкл Джей Фокс снова блеснул комедийными талантом (Вуди и тогда приглашал в свои фильмы молодых модных актеров).

Ну, я знал, конечно, что Николас Спаркс пишет всякие ванильные грустнявки о любви. Его книги не читал, но несколько экранизаций смотрел ранее. Оригинальностью они не отличались, но теплилась еще надежда, что это будет нечто похожее на "Дневник памяти". Увы, меня ждало сплошное разочарование. Во-первых, количество розовых соплей зашкаливало. Во-вторых, они еще и растянулись на целых два часа. Я бы еще понял, если бы главные герои были молодыми и неопытными в любовных делах. А тут двое взрослых людей всё никак не могли разобраться в своих желаниях и продолжали делать глупости. Причем такие нелепые поступки, что даже мне, зрителю, было как-то неловко на это смотреть.

Началось всё с находки на пляже. Журналистка Тереза нашла сентиментальное письмо от лица мужчины, признающегося в любви какой-то Кэтрин. Непонятно, зачем она взяла эту бутылку с письмом домой, а потом еще и принесла на работу. И нет, упаси Боже, она не хотела публиковать это письмо. Это же личное! Так, просто с подружками почитать и всё. Ну-ну... Дальше всё становилось еще более нелепо. Тереза возомнила себя Шерлоком Холмсом и начала разыскивать автора письма, применяя методы дедуктивного мышления. И даже преуспела в этом, получив желанный адрес. Она, конечно, в очередной раз бросает всю работу и едет туда. Самое забавное, что она встретилась с тем самым сентиментальным мужиком, который внешне выглядит очень даже брутально. Но цель визита она почему-то не озвучила, а начала открыто приставать в стиле: "Эй, мужчина, прокатите даму на вашей шхуне". WTF?

Дальше даже рассказывать не стану. Это же так притянуто за уши! О каких обманах может идти речь?! Чувак, ты вообще-то сам свои записки швырял в море. Полтора часа мне пришлось смотреть, как вечно угрюмый Гаррет не может выбрать между мертвой женой и вполне живой подружкой. А их встречи такие по-детски невинные, что аж тошнит. То уже давно переспали, то потом "ой, а я стесняюсь стоять перед тобой в трусах, ты меня смущаешь". Внезапно! Диалоги почти всегда о том, как они не знали, что друг другу сказать. Даже концовка меня нисколько не тронула, как и актерская игра. Где та Робин Райт, которая покорила меня главной ролью в "Заговорщице"?! Короче говоря, поставлю 4-ку за парочку по-настоящему красивых кадров. Но в целом очень скучно, банально и неубедительно.

Дайте две
Вишлист: Eli-Nochka

Встречала мнение, что Сентрябрь – это римейк, сделанный Алленом по бергмановской Осенней сонате. Я категорически не согласна с этим, потому что "Сентябрь" никоим образом не римейк, а скорее фильм, инспирированный "Осенней сонатой" (если вообще хоть как-то ее касается). У этих двух фильмов много общего (очень созвучные настроения, основной конфликт: непростые отношения дочери и матери, первоклассное воплощение некоторых характеров и достаточная глубина их раскрытия), но что есть у Бергмана и чего, к сожалению, не достало Аллену – это так называемая «выпуклость» каждого персонажа.

У Бергмана каждый персонаж очень харАктерен, тонко и глубоко выписан и отлично сыгран. Аллену женские персонажи удались очень неплохо, а вот мужские – значительно хуже. Из троих мужских характеров в фильме ни один не завершен так, чтобы можно было сказать о нем: «я представляю себе этого человека». Сэм раскрывается неплохо, но недостаточно. Закрытость Питера, его постоянное «это моя вина» - все как-то недостаточно глубоко, не виден исток, рана, откуда все это проистекает. О ней говорится в фильме, но ее не чувствуешь (я, по крайней мере, не почувствовала так, как хотелось бы). А Ллойд вообще настолько сильно второстепенен, что вызывает чувство дисгармонии, потому что в принципе в фильме нет (вернее не должно быть) второстепенных персонажей, там у каждого свое место.

Но это единственная моя претензия к Сентябрю, то, что не дало мне насладиться им в той же мере, что и Осенней сонатой. На фоне же нынешнего мейнстрима это вообще более, чем достойный фильм.