Отзывы на фильмы Мии Васиковска — стр. 2

В первую очередь, я получила огромное эстетическое удовольствие от картинки и постановки в целом. Викторианская атмосфера, мрачноватые тона, чувственный эротизм и насыщенный символизм - вот обрамление этого непростого триллера, погружающего зрителя в историю самоопределения психопата.

У данного фильма есть три знаковых фигуры: Индия Стокер, Чарльз Стокер и Эвелин Стокер. Вообще, оригинальное название фильма - "Стокер" - оно подходит как нельзя лучше и многое объясняет.

Индия Стокер росла непростым ребёнком. Она замкнута, холодна, не любит прикосновений, предпочитает одиночество, да и вообще видит окружающее совершенно иначе, у неё другое восприятие, другая фокусировка. До знакомства с дядей - Чарльзом Стокером - она никогда не встречала людей, чувствующих мир так же, как она.

Мать Индии - Эвелин - полная её противоположность. Она страстная, эмоциональная, чувственная. Символично даже то, что сама Индия брюнетка, тогда как Эвелин - рыжая.

Чарльз на первый взгляд кажется настоящим джентльменом, обходительным и образованным мужчиной. С первого же момента появления в доме он пытается расположить к себе Индию, проявляя к ней заботу. Но Индия не идёт на контакт.

В этом фильме очень важно наблюдать за деталями и диалогами. Здесь везде полно скрытого смысла и символов, раскрывающих суть всего происходящего или дающих более полное представление о характерах героев. Индия, которая явно страдает каким-то психическим расстройством, с детства носит одну и ту же обувь, с годами меняющую только размер. Белое платье на первом свиданье с мужчиной. Паук, взбирающийся по ноге. Желтая лента и жёлтый же зонтик. Каждая сцена таким образом становится чуть ли не художественной картиной, от которой невозможно оторвать глаза.

Актёры превосходно справляются с отведенными им ролями. Миу Васиковски я видела до этого в фильме "Выживут только любовники". Здесь же она создаёт совершенно противоположный образ, который получается не менее запоминающимся. Её героиня почти безэмоциональна, но даже в мельчайших движениях актрисе удаётся передать мысли и характер героини.

Мэттью Гуд очень удачно воплотил отведенный ему образ. Сумасшедший же взгляд! А эта маска наигранного радушия? С виду такая настоящая, но интуитивно чувствуешь подвох и какое-то внутреннее неприятие. Дуэт Васиковски и Гуда сыграл выше всяких похвал. В фильме есть невозможно эротичная сцена игры на рояле с их участием. Пробирает до мурашек по коже. А ведь как поставлена, как снята! И, конечно, тоже наполнена символизмом. Кстати, здесь необходимо сказать пару слов о музыкальном сопровождении фильма. Оно шикарно! Во-первых, Филип Гласс написал очень волнующую мелодию для уже упомянутой сцены с роялем, а, во-вторых, здесь присутствует шикарная песня "Summer wine". Да и в целом, музыка идеально дополняет происходящее на экране.

Индия, вспоминая об отце, говорит его словами "Иногда нужно сделать что-нибудь плохое, чтоб не позволить сделать себе что-то более отвратительное". Только отец, понимая суть дочери по опыту своего брата, пытался предотвратить возможную катастрофу. Но отца не стало и на смену пришёл тот, кто смёл все преграды напрочь, воззвал к затаившимся инстинктам, помог понять себя. В то же время, в лучших традициях викторианской эпохи, семья имеет первостепенное значение. Для Чарли семья - это его брат (отец Индии) и Индия. Для отца Индии - жена и дочь. А вот Индии только предстоит сделать выбор. За тем, как она к нему придёт, нам и предлагается посмотреть.

Я просто хочу быть одна.

Это фильм о Робин Дэвидсон и о её безумном путешествии. Три верблюда и верблюжонок, собака Дик, Робин и 3000 километров пустыни впереди. Никакого захватывающего сюжета, никаких загадок, тайн, интриг, перестрелок. Только пустыня и 27летняя девушка, твёрдо решившая перейти её в одиночку.
Для меня это особенный фильм.
Помню чувство, охватившее меня после просмотра. Мне хотелось идти, идти, идти. Хотелось молчать. Чувствовать обжигающее солнце на своих плечах. Путаться в длинных цветастых юбках. Трепать по голове собаку, которой у меня никогда не было. Хотелось быть одной, жечь костры и разговаривать жестами со стариками-аборигенами. Хотелось остаться в этом фильме навсегда.
В каком-то смысле так я и сделала. Часами ходила по городу одна, молчала, подставляла плечи солнцу. Только собаки у меня не было. Через неделю я постриглась как Робин и уехала в Грецию. Там было +35, и я снова много ходила и путалась в юбках. Ещё через две недели я почти успокоилась.
Если Вы хоть немножко похожи на меня, после этого фильма Вас ждут перемены. Станет тесно в городе. Возникнет безумное желание идти и идти вперед, не важно, куда и зачем. Захочется быть одному. Вы полюбите собак, верблюдов и чудаковатых стариков, если по какой-то причине не любили их раньше. Ваши близкие начнут спрашивать, что с Вами происходит, почему Вы молчите. И Вы ещё долго не сможете смириться с тем, что книгу так и не переиздали.

Well, I’ve risked it. And it was not as bad as I’d feared it would be. And as I had expected, I liked Jane by Mia more than Edward by Michael. Mia has the right age and the right appearance, she looks reserved and dignified, I liked the scenes when she is sitting with her shoulders straight (outlines were perfect) and answering shortly and calmly. But just up to the moment when male-and-female relationship begins. Passion restrained but boiling inside – this is the point of “Jane Eyre”, and if we have just restraint and no passion, this is a failure. You know, I’ve read an interview recently, where Andrey Dmitriev, a Russian writer (never read his works, anyway), said something like this: there cannot possibly be “a kingdom for a horse” nowadays, because you have got a mobile phone and you are one click away from the solution. There are no such extreme difficulties now, and so there is no passion. So maybe this is a general problem, because I really can’t remember a more or less modern film where to find really passionate love – and mind you, I don’t mean French kisses in close-up. What I especially love in “Jane Eyre” and what I never found anywhere else is this step-by-step development. You don’t wonder why they fell in love and how they are made for each other and still so different. Jane is not just determined and all-sufficient, she is lively, witty, and tender (I recall the scene from 1983 version, in the end of the film, when Jane – Zelah Clark touches Rochester’s mutilated face and arm – you can feel her caress!). She may be plain, but she is feminine, dramatically contrasted with Rochester. Mia lacks feminity as well as Michael (at least in this film) lacks masculine energy, some kind of inner stem, and bearing. I suppose the dubbing is to blame, but his speech is completely nerveless. In the culminating scene when Mr Rochester tries to withhold Jane and urges her to stay, he is desperate, outraged, earnest, but never humble and wretched! Even if it is not so in the original soundtrack, Michael is still looking slack, and his character just hangs on him like a suit a modern man is not used to wearing. I missed their amazing, stinging dialogues, and the ending is a shame. The film on the whole is rather atmospheric, but the compliment has become a cliché, I’m afraid. If they meant to emphasize the mysterious, gothic component of the story, it would be welcome, but in fact the film is not thrilling but melancholic and unclear for those who don’t know the book.

Что ж, я рискнула посмотреть. Оказалось даже не так плохо, как можно было ожидать, и не зря я предполагала, что Джен в исполнении Мии понравится мне больше, чем Эдвард в исполнении Майкла. У неё подходящий возраст и внешность, она смотрится скромно и достойно, особенно в сценах, где сидит с Рочестером у камина и отвечает ему спокойно и коротко (линии плеч и головы безупречны в своей простоте). Но всё это ровно до того момента, когда надо переходить к отношениям между мужчиной и женщиной. Главное в «Джен Эйр» – сдерживаемая страсть, бурлящая внутри, а если мы имеем только сдержанность без страсти, то всё пропало. Знаете, мне недавно попалось на глаза интервью с Андреем Дмитриевым, современным российским писателем (впрочем, книжек его я не читала). Писатель высказался в том смысле, что никакого «полцарства за коня» в современной нашей жизни быть не может, потому что у всех есть мобильные телефоны, и проблема решается нажатием кнопки. Раз нет трудностей и ограничений, то нет и страсти. Так что, может быть, это общая проблема, потому что я решительно не могу припомнить более или менее современного фильма (или книги), где нашлась бы по-настоящему страстная любовь – и я не французские поцелуи крупным планом имею в виду. Я люблю в «Джен Эйр» то, чего не встречала больше нигде – это развитие отношений шаг за шагом, когда не удивляешься, с чего они друг в друга влюбились и почему решили, что созданы друг для друга, хотя и такие разные. Характер Джен – это не только решительность, непреклонность и самодостаточность, это и живость, и озорство, и остроумие, и нежность: вспомните сцену из экранизации 1983 года, в конце фильма, когда Джен – Зила Кларк прикасается к искалеченной руке и лицу Рочестера – её ласка ощутима! Джен, может, и не красавица, но она женственна, чем и составляет Рочестеру драматический контраст. Мии женственности не хватает, так же как Майклу (по крайней мере в этом фильме) не хватает мужской энергии, какого-то внутреннего стержня, осанки, наконец. Должно быть, виноват дубляж, но речь Эдварда звучит безжизненно. Даже если в оригинальной озвучке это не так, всё равно на экране он выглядит вяло, роль висит на нём, как костюм на вешалке – костюм несовременного фасона. В кульминационный момент, когда Рочестер пытается удержать Джен, убедить её остаться, им владеют отчаяние, ярость, искренность – как можно представить его жалким и униженным! Где же их потрясающие колкие диалоги? Концовка и вовсе никуда не годится. Фильм вполне себе атмосферный, но этот комплимент уж чересчур избит. Если было намерение подчеркнуть таинственную, готическую составляющую истории, то и флаг бы в руки, но на деле фильм гораздо больше меланхолический, чем волнующий, и к тому же несколько путаный для тех, кто с книгой не знаком.

Усталость, средней степени въевшаяся меланхолия, поздний вечер и ты вливаешься в эту картину без скуки, раздражения и подрагивания компьютерной мышки. Это как прикоснуться спиной к обогревателю или залезть в ванну без воды. Нет, это не тепло и не уют. Это отчаяние. Тонко, сонно ощущаемое. Когда не хочется громкости, смеха, быстрого сюжета и яркого света. А чего-то атмосферного и тихого, с ночными темными кадрами и полуосвещенными лицами. И здесь все именно так.
Потрясающая игра актеров. Я им поверила так, как еще не верила наверное ни одному актеру в кино. Том Хиддлстон и Тильда Суинтон. Я вижу их на экране, но не могу представить, что где-то там сидит оператор, режиссер и целая съемочная группа. Иногда же думаешь о том, что чувствуют актеры в той или иной сцене, неловко ли им и тому подобное. А тут таких мыслей даже не возникает.
Музыка. Она держит на себе пятьдесят процентов настроения фильма. Тревожная, отчаянная и почти непрерывающаяся. Можно сказать, она тут ознаменует жизнь, вечность(в конце Адам перестает играть. Точнее начинает и обрывается. Начало конца). Ну и конечно операторская работа. Чего стоят одни только первые пару минут.
С эстетической стороны фильм цепляет сильно, но все не ограничивается одной красивой картинкой. Каждый интерпретирует по-разному, но я думаю - это фильм-настроение, не размышление, а точка, отчаянный, неизбежный конец. Жизнь. Одинокая любовь. Вечные поиски ответов. Смысл в том, что его нет.

Буду пересматривать. Определенно.

Они принадлежат неизбывной вечности.

Они — блудные дети Тьмы и брошенные всеми внуки Ночи.

Они — сама Царица Смерть, змеей извивающаяся на шее людишек и заостренными клыками впивающаяся в нежную и хрупкую плоть.

Они — любовники, многовековая связь которых не держится лишь на мимолетной страсти и изысканных сексуальных экспериментах.

Они — изгнанные из Рая, но не попавшие в Ад, как, впрочем, и в Чистилище Адам и Ева, нашедшие себе приют в мире детройтского андеграунда, танжерского декаданса и гламурного хипстерства Нью-Йорка.

Они видели как рушились империи, как на смену первому Риму пришел второй, как революции и войны стирали границы государств, как фрейлины и придворные сами становились королями, но Их не прельщала власть. Но сейчас Адамом и Евой, а также заглянувшей к ним на огонек сестрой Евы Авой овладела депрессия и меланхолия.

Знаменитый американский многоярусный многостаночник, режиссер, сценарист, актер и просто синефил Джим Джармуш принадлежит к совсем немногочисленной когорте истинно независимых творцов современного американского кинематографа, кто ни разу на всем протяжении своей длительной и увенчанной Каннским золотом карьеры не продался за 30 серебреников голливудским фарисеям аки Иуда Искариот, сам став по сути эдаким экзистенциально томлящимся добрым самаритянином всего инди-муви, в 2013 году в рамках очередного Каннского кинофестиваля представил свой последний по счету, после пятилетнего перерыва в режиссуре и семилетних мук творчества, и, вероятно, самый неожиданный фильм под названием «Выживут только любовники».

Неожиданный ввиду того, что среди всей фильмографии Джармуша, находящейся исключительно во внежанровом пространстве, «Выживут только любовники» таки можно успешно привязать к одному конкретному и ныне уже чрезвычайно успешно превращенному в эксплуатацию жанру вампирского кино. Однако по факту Джармуш, все кинематографическое бытие которого пронизано умозрительно-мозаичными сюжетными конструкциями и отсутствием линейного односложного нарратива вкупе с шаблонностью, ибо дамокловым мечом, пронизывающим насквозь весь его домотканный узорчато-дымчатый кино(кон)текст, висит вся Французская новая волна, бережно им перенесенная на штатовскую почву, произвел в «Выживут только любовники» изысканную по форме и содержанию полную и, вероятно, окончательную деконструкцию жанра вампирского кино как такового, вступив по сути в своеобразную негласную полемику с британцем Нилом Джорданом и его пропитанными терпким кровавым духом вампирской маяты картинами «Интервью с вампиром», но в большей степени с недавней «Византией», причем однозначную победу в этом негласном споре двух очень разных творцов авторского кино одержал именно Джармуш, который, помимо нарочито декадантской формы, не забыл и про содержание.

И джармушевский деконструктивизм выражается в первую очередь в очевидной декоративности созданного им мирка; вампиры нужны ему как удобная метафора культурного и философского возрождения в мире, где царит вырождение. Вампирская эстетика начертана лёгкими мазками, она практически не ощущается в картине. Зритель будто наблюдает бытие персонажей не Энн Райс, но Брета Истона Эллиса или, что ближе всего, Франца Кафки. По сути принадлежность главных героев в ярком исполнении интеллектуально-нервического Тома Хиддлстона и бурлескно-эпатажной Тильды Суинтон к вампирскому роду или к рокерской музыкальной культуре есть не более чем эдакой приманкой режиссера, ибо для Джармуша не так-то уж и важно кем именно являются его персонажи, обитающие по воле автора в Детройте — фактически мертвом городе, городе-банкроте, погруженном на десятилетия в сплин и неизлечимую депрессию в последней стадии, по завершении которой обычно следует петля на шее или горсть таблеток.

Соорудив изящную, до невозможности эстетизированную, доведенную до фетишистского перфекционизма визуально-метафизическую и метафорическую конструкцию, сложносочиненный постмодернистский лабиринт, Джармуш мастерски на целых два часа погружает зрителей в рефлексию и меланхолию черных ангелов, проклятых даром бессмертия, но и к самой встрече со смертью не готовых. Это истинная симфония щемящей грусти, лирическая рок-баллада о любви втроем и страданиях поодиночке. Грайнкор нечеловеческих и надчеловеческих страданий, бодлеровская поэзия духовного умирания, искусно переведенная на язык кино.

Религиозная символика, которой в картине уделено, пожалуй, больше всего внимания оказывается прозрачной и чересчур простой, ибо едва ли Джармуш склонен был создавать в своей картине очередную притчу с библейским привкусом. Увы, фильм скорее изощренно ироничен по своей интонации и к тому же напоминает эдакую нетривиальную мозаику из картин и обрывков давнего прошлого, на выходе являя собой обман и самообман, миф и мистификацию. Собственно, будучи тем, от чего картина и вовсе не отмежевывается — постмодернизмом, притворяющимся пуристским слепком кинематографа. Но для Джармуша и Носферату, и Дракула мертвы и несущественны; его вампиристическая диалектика лежит в пространстве исключительно культурологии и философии, декаданса и dance macabre.

Вот в кадр попадает «Доктор Фауст», мучившийся многочисленными экзистенциальными вопросами бытия и ирредентизма, вот эпизодически появляется антибуржуазный «Великий Гэтсби» Фитцджеральда, чтоб его вскорости сменил «Улисс» Джойса, а романтизм лорда Байрона соседствует со зрелым цинизмом Кристофера Марлоу. Не хватает, пожалуй, лишь Марселя Пруста, но он априори подразумевается. И так далее, и прочее… Фильм соткан из воспоминаний о прошлом; он находится вне времени и пространства, являя собой стильный и насыщенный сгусток внежанровой синематики и эстетики — пронизывающей и поэтичной. И Джармуш, предлагая зрителям столь специфический ребус, тем не менее находит место не только для привычных для него многослойных метафорических конструкций, но и для весьма понятной философии, в которой тема дарованного бессмертия подвергается сомнению и уничижению, ведь зачем нужна вечная жизнь, если в ней нет того, ради кого хочется жить. Годы сменяются веками, правители и властители душ и сердец не вечны, а лишь любовь истинна в своей неприкосновенности. Любовь и древний голод, который можно утолить лишь кровью. Банально, но по Джармушу, любовь и кровь вновь пошловато рифмуются, но вместо попсовых пустышек он подарил зрителям мрачную и безупречную, воистину безукоризненную трагикомическую драму о трех ангелах Смерти, которым однажды опять очень сильно захотелось жить на грязных люмпенизированных улицах Детройта, который в фильме выглядит не промышленной могилой, а эдаким американским Парижем. Потусторонним и совершенно ирреальным, в котором лишь выживут только любовники.

Мир стоит на пороге 20-го века. Полным ходом развивается промышленность, женщины ещё носят изящные длинные платья и кокетливые шляпки, но уже подумывают об эмансипации. А меж тем, в тёмных и мрачных родовых гнёздах старушки Англии таятся призраки всех видов и мастей. Они ждут того, кто рискнёт приподнять тяжёлую завесу над их тайнами...

Гильермо Дель Торо давно грозился экранизировать Лавкрафта. Не мытьём, так катаньем: не складывается с "Хребтами безумия", так отчего же не взяться за "Багровый пик"?

Плюсы фильма:

• Антураж. Не знаю, насколько исторически верно воссоздана эпоха, но картинка ласкает глаз. Изысканные наряды, роскошные интерьеры, изо всех сил готические особняки – фильм хочется скринить покадрово и устанавливать на рабочий стол в качестве обоев;

• Персонажи. Не покривлю душой, если скажу, что актёры не просто подобраны со вкусом, но и шикарно представили нам своих героев. Особенно меня заворожил (ну, естественно!) Томас Шарп (Том Хиддлстон), его сестра Люсиль (Джессика Честейн) и молодой доктор Алан МакМайкл (Чарли Ханнем). Было забавно наблюдать за столкновением Нового и Старого Света в лице Ханнема и Хиддлстона: они просто идеально исполнили свои роли. Знаю, что на роль Томаса Шарпа изначально был утверждён Бенедикт "Шерлок" Камбербетч, но это было бы не то, совершенно не то. При всём моём уважении к Бенедикту. Очень понравился и отец главной героини (Джим Бивер), а вот сама Эдит Кушинг (Миа Васиковска) как-то потерялась на фоне харизматичных партнёров по фильму;

• Музыка. Оптимистично-задорная в начале, ближе к финалу она стремительно приобретает минорный оттенок и превосходно дополняет происходящее.

Минусы (возможны СПОЙЛЕРЫ):

• Нюансы сценария. Я не люблю, когда после фильма остаются вопросы, вызванные логическими несостыковками в сценарии. К примеру, неужели машина Шарпа так дорого стоила, что он ухлопал на нее все деньги своих предыдущих жён и просил у Эдит? Как Эдит прыгала и бегала со сломанной ногой? За каким фигом Люсиль Шарп не выбросила чемодан (или что это там было?) Энолы, а заботливо хранила его в подвале, да ещё и помахивая ключиком с инициалами? Зачем прятать важные улики в бельевой шкаф, который располагается на самом виду?

• Дубляж. Смотрела как в оригинале, так и на русском, поэтому имею возможность сравнивать. Как оно часто бывает, студия дубляжа ткнула пальцем в небо, в результате чего Томас едва ли не басил, а привидения хрипели так, будто их страшно напугали, а потом ещё и придушили.

Итог: 8 баллов из 10. Красивый, утончённый фильм с кровавой развязкой в лучших традициях Лавкрафта и Тарантино. Смотреть и получать эстетическое удовольствие нужно. Принимать некоторые моменты близко к сердцу – нет.

18-летняя девушка Агата Уайсс, чьи тонкие изящные пальцы рук доморощенной пианистки вынужденно скрываются за черной кожей перчаток, скрывая роковой телесный изъян, полученный в результате давнего инцидента, приезжает в Лос-Анджелес с твердым намерением любой уважающей себя старлетки покорить Голливуд и все его окрестности, а заодно воочию увидеть Кэрри Фишер, с которой склонная к готическому сплину девица сконтактировалась в Твиттере. Волей судьбы ей суждено пересечься как бывшей звездой голубого экрана монроподобной блондинкой Гаваной Сегран, пребывающей в состоянии перманентной маниакальной депрессии и все еще мечтающей сыграть свою лучшую роль, так и с забывшими про Агату родственниками по прямой, купающимися в роскоши и славе на голливудских холмах. И далеко не всегда Агата будет лишь пассивным вуайеристом творящегося вокруг нее пандемониума…

Канадский мэтр телесных мутаций и физиологических трансформаций Дэвид Кроненберг с наступлением Миллениума словно изменил сам себе и своим привычным кинематографическим координатам, став этаким духовным метафизиком и латентным психиатром, исследующим уже не внешние проявления ненормальности и аберраций, а внутренние, проистекающие из всех темных сторон человеческой души. Таковыми — темными и жестокими, неоднозначными и склонными к психопатологическим завихрениям — были герои «Паука», «Восточных обещаний» и «Оправданной жестокости», а в «Опасном методе» и «Космополисе» Кроненберг и вовсе вступил на тропу изощренного постмодернистского фрейдизма с явным креном в сторону острой социальной критики буржуазии, лишенной ныне своего скромного обаяния.

В последней же по счету полнометражной работе канадского enfent terrible, основанной на полуавтобиографическом сценарии американского актера, режиссера, продюсера и сценариста Брюса Вагнера, фильме «Звездная карта» 2014 года, ставшем одним из открытий прошлогоднего Каннского кинофестиваля, Дэвид Кроненберг решил вовсю отыграться на давно претившем его духу свободного и независимого Творца Голливуде, сняв зловеще-ироническую и остросатирическую инвективу «Фабрики Грез», которая превратилась издавна в конвейер, грезы, творимые на котором, и ломаного гроша не стоят. И в этой картине, по духу своему ставшей чуть ли не самым оптимистичным(насколько это вообще возможно для Кроненберга) его творением, нашли свое отображение и отождествление все предыдущие изыскания Кроненберга в новом тысячелетии.

«Звездная карта» — кино беспощадное и жесткое по своей интонации, при этом снятое отстраненно, с дымком фантомности и макабрических видений, отчасти напоминающее осовремененную вариацию «Сансет Бульвара» Уайлдера и «Все о Еве» Манкевича. Вот только Голливуд как средоточие миллионов амбиций и желаний, город кино и город снов, предстает в ленте Кроненберга намного более чудовищным местом, нежели это было продемонстрировано у Уайлдера с Манкевичем, местом, с каннибальской жадностью пожирающей что легенд, что старлеток, готовых во имя славы и обожания продать за бесценок собственные души. Если они у них есть, конечно. Его обитатели совсем не похожи на тех персонажей, которые они со столь неудержимым усердием играют в кино. Но и Агата, носящая в себе отчетливый отпечаток девиантности, далеко не столь наивна, и Ева из классического фильма вовсе кажется чистейшим ангелом во плоти по сравнению с героиней Мии Васиковской. Ее хрупкость обманчива, а в глазах давно пляшут свой зловещий танец смерти демоны, которым уготована роль судей и палачей в запланированном ей суде Линча и над собственным прошлым, принесшим ее сюда, и над всем Голливудом, погрязшем в грехах аки Содом и Гоморра. И до определенного времени довлеющая в ленте жанровая неопределенность, окрашенная в иронию и некую бессодержательность, когда сюжет плывет в эфемерность и не имеет не то что линейности, а даже внятности, представляя из себя эрзац сугубо разговорного кино, к финалу обрастает элементами психопатологического триллера, в котором нет ни одного здорового персонажа.

И за заборами блещущих китчем многочисленных дворцов Беверли Хиллз скрываются одни лишь кошмары и безумие, ведущие в никуда, на путь саморазрушения и самобичевания. Путь, который для Эрика Пэкера из «Космополиса» завершился моральным суицидом, а для его протагониста Джерома — осознанием собственного ничтожества, ибо он оказывается одной из многих игрушек в руках новоявленной готической Лолиты, приехавшей на голливудские холмы чтобы прославиться, утереть всем нос одним впечатляющим махом, а уж потом поджечь всех и вся и смачно, всласть насладившись страданиями, плюнуть в конце концов на эти тлеющие останки.

Джером, в отличии от Агаты, движимой по своей жизни целью возмездия, этакий романтический мечтатель, все еще не сумевший пробиться в Голливуде. Ему вот Кроненберг склонен даже симпатизировать, делая его выразителем одной главных идей ленты, заключающейся в том, что иногда Голливуд как живой организм не только притягивает, но и отталкивает и касается это отторжение таких вот неординарных личностей, как герой Паттинсона, в котором с той же степенью убедительности вырисовывается и сам Брюс Вагнер. И Джером, так и толком не нашедший свое уютное место под солнцем, к кульминации кажется намного более удовлетворенным, нежели монструозная Агата, которая увидела за фасадом «Фабрики Грез» лишь экстравазатные грехи и инфернальные химеры. Собственно, Джером и остается тем единственным по-настоящему вменяемым героем, которые все еще способен трезво мыслить и оценивать происходящее. В нем, в отличии от Агаты, у которой тьмы внутри намного больше, чем света(если вообще они у нее остались после ряда личных пережитых трагедий), парадоксально борятся Инь и Янь, механистическое стремление к успеху любой ценой и коматозное течение по жизни, за рулем лимузина. Однако он один из немногих, кто не столь падок на горько-сладкие плоды, сорванные в Эдеме Города Ангелов, он один из миллиона, кто все еще может противостоять власти Голливуда и власти кинематографа, который обманчив.

Он — абсолютная противоположность Максу Ренну, поддавшемся привлекательной сущности транслируемого снаффа. Он — излечившийся от пороков Эрик Пэкер, однако Голливуд в «Звездной карте», показанный наизнанку, в расчлененном состоянии, подверженный вивисекции живьем, напоминает населенный монстрами Космополис, неразрушенный Вавилон, обреченный на смерть. Рано или поздно. И спасенным будет не Агата, принесшая с собой очередной ветер перемен и цветы зла, а именно Джером, предпочитающий не играть по жестоким голливудским правилам, а просто ездить и наблюдать. Просто наблюдать, не принимая явного участия в этом маскараде. Правда, под этими масками нет ничего: лишь пустота да бессмысленная жестокость, бесповоротно сметающая на своем пути все привычные нормы и константы.